Трактат о манекенах

Горничная шла впереди и, уверенная в магнетической силе, какой обладают ее покачивающиеся бедра, даже не оборачивалась. Мы проходили мимо десятков дверей под номерами, а она развлекалась тем, что усиливала воздействие этого магнетизма, регулируя расстояние между нашими телами. В коридоре становилось все сумрачней. Уже в совершенной тьме она на миг, как бы нечаянно, прижалась ко мне.

— Вот двери комнаты доктора, — шепнула она. — Можете войти.

Доктор Готард принял меня, стоя посреди комнаты. Он был невысок ростом, широкоплеч, лицо его покрывала черная щетина.

— Мы получили вашу телеграмму еще вчера, — сказал он. — Послали на станцию нашу коляску, но вы приехали другим поездом. К сожалению, железнодорожное сообщение оставляет желать лучшего. Как вы себя чувствуете?

— Отец жив? — спросил я, впиваясь тревожным взглядом в его улыбающееся лицо.

— Разумеется, жив, — ответил он, спокойно выдержав мой вопрошающий взгляд, и добавил, прищурив глаза. — Естественно, в границах, обусловленных ситуацией. Вы ведь не хуже меня понимаете, что с точки зрения вашего дома, с перспективы вашей страны — отец ваш умер. И полностью исправить это невозможно. Произошедшая смерть бросает определенную тень на его здешнее существование.

— Но сам отец ничего об этом не знает, ни о чем не догадывается? — шепотом поинтересовался я.

Доктор с совершеннейшей убежденностью затряс головой.

— Можете быть спокойны, — ответил он, тоже понизив голос. — Наши пациенты ни о чем не догадываются, просто не способны догадаться… Весь фокус заключается в том, — добавил он, готовый привычно продемонстрировать механизм этого фокуса на пальцах, — что мы перевели время назад. Мы опаздываем во времени на некоторый промежуток, величину которого определить не способны. Все сводится к простому релятивизму. Одним словом, смерть вашего отца, которая уже произошла у вас на родине, здесь еще не свершилась.

— Это надо понимать так, что отец умирает или находится при смерти… — промолвил я.

— Вы меня не поняли, — произнес он с оттенком снисходительной досады. — Мы здесь восстанавливаем ушедшее время со всеми его возможностями, то есть и с возможностью выздоровления.

Он с улыбкой глядел на меня, сжав пальцами подбородок.

— Вам, наверное, хочется повидаться с отцом. В соответствии с вашим пожеланием, мы поставили вторую кровать в комнате вашего отца Я вас провожу.

Мы вышли в коридор, и доктор Готард заговорил шепотом. Я обратил внимание, что обут он был, как и горничная, в войлочные туфли.

— Мы даем нашим пациентам высыпаться, сберегаем их жизненную энергию. Впрочем, у них тут не так уж много других занятий.

Возле одной из дверей он остановился. Приложил палец к губам.

— Входите, но тихо — ваш отец спит. Советую вам тоже лечь. Это лучшее, что вы сейчас можете предпринять. До свидания.

— До свидания, — шепнул я, чувствуя, как бешено колотится сердце у меня в груди.

Я надавил на ручку, дверь сама отворилась, в точности как губы, что с такой беззащитностью приоткрываются во сне. Я вошел в комнату. Она была практически пустая, серая и какая-то голая. Под небольшим окошком на обычной деревянной кровати с пышными перинами лежал мой отец. Он спал Его глубокое дыхание извлекало из недр сна целые пласты храпа. Казалось, вся комната уже была заполнена храпом от пола до потолка, однако поступали все новые и новые порции. Я растроганно смотрел на исхудавшее, осунувшееся отцовское лицо, полностью сейчас поглощенное трудами храпа, — лицо, которое в далеком трансе, покинув свою земную оболочку, где-то на дальнем берегу торжественным счетом минут исповедовалось в собственном существовании.

Второй кровати в комнате не было. От окна тянуло пронзительным холодом Печь была не топлена.

«Похоже, они не слишком заботятся о пациентах, — подумал я. — Человек болен, а здесь такие сквозняки! И не похоже, чтобы тут убирали». Толстый слой пыли покрывал пол и ночной столик, на котором лежали лекарства и стакан остывшего кофе.

«В буфете у них полно пирожных, а пациентам вместо чего-нибудь восстанавливающего силы дают черный кофе! Впрочем, в сравнении с благодетельностью запаздывающего времени это сущие пустяки».

Я не спеша разделся и залез под перину рядом с отцом. Он не проснулся. Только храп его, взлетевший чересчур высоко, спустился на октаву ниже, отказавшись от чрезмерной декламационной напыщенности. Он стал как бы приватным храпом, храпом для собственного употребления. Я подоткнул вокруг отца перину, пытаясь, сколько возможно, защитить его от сквозящего из окна холода. И вскоре заснул.

2

Когда я проснулся, в комнате стояли сумерки. Отец, уже одетый, сидел за столом и пил чай, макая в стакан глазированные сухарики. Он был в почти еще новом черном костюме английского сукна, который сшил прошлым летом. Галстук, правда, был повязан несколько небрежно.

Лицо у него было бледное и болезненное. Видя, что я уже не сплю, он с радостной улыбкой обратился ко мне: