Трактир «Ямайка»

Ветер стих и стал не более чем легким дуновением на ее волосах; гранитные плиты стояли за Мэри, темные и неподвижные, как прежде; и Фрэнсис Дейви наблюдал за ней, подперев ладонями подбородок.

— Вы заснули, — сказал он; и она возразила ему, но не очень уверенно: ее разум все еще боролся со сном, который вовсе не был сном. — Вы устали и все-таки упорно хотите увидеть рассвет, — продолжал викарий. — Сейчас едва за полночь, ждать придется еще долго. Уступите природе, Мэри Йеллан, и дайте себе передышку. Вы что, думаете, я хочу вас обидеть?

— Я ничего не думаю, но я не могу спать.

— Вы продрогли, скорчившись здесь в плаще, с камнем под головой. Мне самому ненамного лучше, но тут хоть не дует из расщелины в скале. Было бы разумно согреть друг друга своим теплом.

— Ничего, мне не холодно.

— Я делаю это предложение, потому что ночевал в горах и кое-что в этом понимаю, — сказал он. — Самые холодные часы наступают перед рассветом. Это неразумно — сидеть одной. Идите сюда и прислонитесь ко мне, спиной к спине, и тогда спите, если хотите. У меня нет ни намерения, ни желания вас тронуть.

Мэри отрицательно тряхнула головой в ответ и стиснула руки под плащом. Она не могла видеть его лицо, так как Фрэнсис Дейви сидел в тени, повернувшись к ней в профиль, но девушка знала, что он улыбается в темноте и насмехается над ней за то, что она боится. Мэри замерзла, он прав, и ее тело жаждало тепла, но она не пойдет к нему за защитой. Руки у нее онемели и ноги утратили всякую чувствительность, казалось, будто гранит стал частью ее самой и крепко держал свою пленницу. Ее мозг все время то засыпал, то просыпался, викарий вдруг заполнил его — гигантская, фантастическая фигура с белыми волосами и глазами, которая касалась горла девушки и шептала ей что-то на ухо. Мэри пришла в новый мир, населенный теми, кто был ему сродни; раскинув руки, они преградили ей путь; и тут она опять проснулась, ледяной ветер дунул в лицо и вернул девушку к реальности. Ничто не изменилось — ни темнота, ни туман, ни сама ночь, и времени прошло всего лишь шестьдесят секунд.

В эту ночь она бродила с Фрэнсисом по Испании, и он срывал ей чудовищные цветы с пурпурными головками, все время насмешливо улыбаясь; а когда Мэри отшвырнула их от себя, они повисли у нее на юбке, как усики растений, и поползли к шее, сжимая ядовитой, смертельной хваткой.

Затем она ехала рядом с ним в экипаже, приземистом и черном, как жук, и стенки надвинулись на них обоих, стискивая их вместе, выдавливая жизнь и дыхание из их тел, пока оба они не стали плоскими, изломанными и разрушенными, и так лежали друг на друге, паря в вечности, как две гранитные плиты.

Затем Мэри пробудилась от этого сна совершенно, ощутив ладонь викария на своих губах, и на сей раз это не было галлюцинацией ее блуждающего сознания, но жестокой реальностью. Она боролась бы с ним, но он держал девушку крепко и резко шепнул ей на ухо приказ вести себя тихо.

Священник завел ей руки за спину и связал их, неторопливо и не грубо, но с холодной и спокойной решимостью, используя свой ремень. Он стянул Мэри руки надежно, но не больно и просунул палец под ремень, чтобы убедиться, что тот не натрет ей кожу.

Девушка лишь беспомощно наблюдала за Фрэнсисом, глядя ему в глаза, как будто таким образом могла хоть как-то повлиять на своего врага.

Затем викарий вынул платок из кармана пальто, свернул его и вложил Мэри в рот, завязав на затылке, так что говорить или кричать стало невозможно, и она должна была лежать здесь, ожидая следующего хода в игре. Закончив это, он помог девушке встать, ибо ноги ее были свободны и она могла идти, и отвел за гранитные валуны к склону холма.

— Мне приходится это делать, Мэри, ради нас обоих, — сказал он. — Когда прошлой ночью мы отправились в эту экспедицию, я не принял во внимание туман. Теперь, если я проиграю, то лишь из-за этого. Прислушайтесь, и вы поймете, почему я связал вас и почему ваше молчание все-таки может нас спасти.

Викарий стоял на самом краю, держа ее за руку и указывал вниз, на белый туман под ними.

— Слушайте, — повторил он. — У вас слух, должно быть, острее моего.

Теперь Мэри поняла, что, должно быть, проспала дольше, чем думала, потому что темнота над их головами уже рассеялась и наступило утро. Облака были низкие, они двигались по небу, как бы переплетенные с туманом, а на востоке слабый отсвет возвещал появление бледного, нерешительного солнца.

Туман по-прежнему был с ними и укрывал пустоши внизу, как белое одеяло. Девушка посмотрела туда, куда указывала его рука, но не увидела ничего, кроме тумана и мокрых стеблей вереска. Затем она прислушалась, как он велел, и издалека, из-под тумана донесся звук, похожий на плач или зов, прозвучавший, как призыв, в воздухе. Сначала он был слишком слаб и почти неразличим, и тон был странно высокий, не похожий на человеческий голос или на крики людей. Он приблизился, разрывая воздух с некоторым возбуждением, и Фрэнсис Дейви повернулся к Мэри. На его ресницах и волосах по-прежнему лежал белый туман.

— Знаете, что это такое? — спросил он.