Трактир на Пятницкой. Агония. Вариант «Омега»

Даша сидела на подоконнике, вытягивая руку, ловила ладошкой мелкие капельки, вытирала лицо и грудь. Только сейчас, когда рассвело, и засеребрились лужи, и дом напротив, шагнув из ночи, взглянул на наступающий день черными окнами, духота отступила. Даша в эту ночь не спала, то читала, томик Есенина и сейчас на смятой подушке, то так лежала в тяжелой полудреме. Вспомнила Даша, как увидела его в смокинге и лакированных туфлях, золотоволосого и весело пьяного. Он поднимался по ступенькам, прыгая через две, и кто-то рядом сказал: «Паненка, это Сергей Есенин». Она взглянула ему вслед равнодушно, не подозревая, что золотоголовый все про нее, Дашу, знает, он уже написал:

Глупое сердце, не бейся!
Все мы обмануты счастьем,
Нищий лишь просит участья.
Глупое сердце, не бейся.

Любовь и грусть поэта, рядом серая ненависть Корнея, и эти двое, которых разместили на первом этаже. Ребятишки, судя по всему, битые, что-то Корней задумал, раз поселил ребят в номере, который и прослушивается, и просматривается. Почему в гостинице поселился Леха-маленький?

Ночь была пестрой: то Дашу околдовывал Есенин, то выступал из мрака Корней. Потом они оба пропадали, Даша всматривалась в лицо простоватого парня в пиджачной паре. Даше указали на него со словами: «Запомни его, Паненка, и остерегайся, только с виду он прост, серьезный мальчонка, в угре служит».

Ведь русским языком сказали, а она не остереглась.

Все кончается, ночь тоже кончилась. Даша умылась и оделась, вышла в коридор и увидела Леху, который ввел с улицы в холл сгорбленного старичка. Маленький, на тонких ножках, лицо — испеченное яблоко, не человек, мерзлота одна, крови человеческой по одному его слову пролито — в ней дюжину таких утопить можно. Никто не слышал, чтобы старичок даже пустяковое преступление совершил, однако среди уголовников он был почитаем, звали его Савелием Кирилловичем. Обладал он феноменальной памятью, знал о преступниках практически все, уголовный розыск пользовался картотекой, уголовники — Савелием Кирилловичем.

Он вошел, опираясь на руку Лехи, хотя в помощи не нуждался абсолютно, на Дашу, которая поклонилась ему, вроде не глянул и ясно сказал, молодо, с усмешечкой:

— Здравствуй, Паненка. Волос ты зря завила, свой тебе лучше.

— Доброе утро, Савелий Кириллович, — ответила Даша. — Не жгу я волос, вчера под дождь попала.

— Стар, не вижу ничего. — Савелий подмигнул Даше молодым ясным глазом и прошел с Лехой в коридор.

Ребятишек опознавать привели, поняла Даша, сомневается Корней, потому и за стариком послал, и Леху рядом держит.

Глава пятая. Проверка

Номер Савелию Кирилловичу отвели такой же, как и беглецам, две комнаты и ванная. Старик обошел апартаменты, остался недоволен — шику много.

— Человек должен себя в строгости держать, — сказал он, неодобрительно глянул на стоявшего у двери швейцара, который в куртке с галунами, как прислуге и положено, в нумер не лез, ждал, что гость прикажет.

Даша принесла валеночки, подшитые, с обрезанными верхами, известно было, что Савелий Кириллович ногами мучается, даже летом валеночки уважает.

— Уластили старика. — Савелий прошелся в валеночках по ковру. — Однако и покушать бы не мешало.

Савелий Кириллович, видимо, забыл о своем совете — держать человека в строгости — и кушал стерлядку с удовольствием. Швейцара он отпустил, а Леху и Дашу оставил при себе. Девушку к столу посадил, чтобы ухаживала за стариком. Лехе поднес стакан водки, но за стол не пригласил.

Каждый себя любит, уважает, думала Даша, наблюдая с почтительным видом за трапезой Савелия Кирилловича. Она с поклоном наполнила граненую рюмку, подложила старику икорки. Он глянул в красный угол, перекрестился, выпив, выдохнул громко, отправил в рот солидный кусок стерляди, жевал размеренно и неторопливо, смотрел прямо перед собой.

«Да на кой мне нужны Корней и этот мухомор-кровопийца! — думала Даша. — Крестится, жует, будто молится, а потом по его слову зарежут парня. Все они не живут, а в непонятную игру играют, говорят одно, делают другое. А я? Я как думаю, так и говорю?»

— Очнись, красавица. — Савелий Кириллович указал на пустую рюмку. — Никакого почтения, одно птичье легкомыслие.

Выпив вторую, старик вытер пот, расстегнул ворот холщовой рубахи и с минуту сидел не двигаясь, ждал, когда проберет.

— Чайку, Савелий Кириллович, покушаете? — спросила Даша. — К чаю сушки, мед, пряники прикажете?

— Остынь, Дарья. Чай опосля дела, он суетни не любит, его пить сурьезно надо. — Старик говорил с расстановочкой, нравоучительно, тянул время, готовясь к тяжелому разговору. Давно он между Корнеем и Савелием назревал, и желали они оба душу отвести, и страшились. — Ты в полюбовницах у него? — Старик кивнул на дверь, уверенный, что Корней их слушает, продолжал: — Мне ни к чему, ваше дело. Так что старый Савелий понадобился? В чем нужда?

Даша давно ждала вопроса, облегченно вздохнув, рванулась к дверям, старик жестом остановил.