Трактирщик

— Ну что же, пан Гонта, эти правила не слишком отличаются от тех, которые действуют у меня на родине. Обещаю, что буду их придерживаться так же неукоснительно, как придерживался, будучи мастером штальбургского цеха кулинаров. Меня весьма заинтересовал раздел, в котором говориться о смерти посетителя по вине мастера или его учеников и подмастерьев: неужели подобные случаи происходили? У нас в Штальбурге такое невозможно: максимум, что может быть с клиентом — так это понос от обжорства. Водкой в наше время травятся гораздо чаще…

— Увы, господин Белов, пусть крайне редко, но такие прискорбные казусы ещё происходят в Богемии и в Чехии. Три года тому назад под Прагой корчемщик отравил своего постояльца — богатого купца, позарившись на его деньги. Глупец даже не подумал, что почти все крупные торговцы находятся под защитой монголов и имеют ханскую пайцзе. Виновный принял страшную кару, а его семейство угнали как ясырь. Часть имущества ушла в уплату виры и штрафов, остальное забрали каратели. В имперских же землях, по слухам, где у проезжих нет ханского покровительства, случаются по нескольку отравлений в год…

— Да уж… Эдак иной и в трактир-то зайти побоится…

— Коли так — пусть ходит голодный, терпит до дому, где супружница его и накормит, и напоит, и под бок к себе допустит. Наши посетители от нас никуда не денутся: ты, пан Макс, сам знаешь, что в трактир народ заходит не столько поесть, сколько на людей посмотреть да себя показать, новости послушать да сплетней поделиться…

— Это верно, пан Патрикей…

… Кружка за кружкой под душевную беседу двоих солидных людей потихоньку "уговорился" шестилитровый кувшин свежайшего ржаного пива. К концу разговора мастер Гонта уже воспринимал меня если не как своего собрата по цеху, то по крайней мере — как достойного мастера. Тем более, что я рассказал ему способ вяленья рыбки к пиву: представьте себе, местный народ, живя на речном берегу, не знал, что без таранки пиво пить — совершенно неправильно, пустой перевод хорошего продукта! Разумеется, слова на стол не поставишь и на вкус не попробуешь, поэтому я клятвенно пообещал, что, как только разберусь с помещением трактира, первым делом навялю ему рыбки в подарок. Старшина же подсказал, в какой из близлежащих деревень живёт мастер, построивший такую прекрасную, по нынешним тёмным временам, печь в обители у монахов-бенедиктинцев и даже обещал отпустить партию пива на первую неделю работы будущего трактира в долг.

Одним словом, разошлись мы вполне довольные друг другом.

* * *

Выйдя из пивоварни гостеприимного цехового старшины и взглянув на солнце, чтобы примерно определить время — аккумулятор старенького мобильника уже давно выдохся напрочь, — я понял, что если хочу уже сегодня договориться насчёт постоянной крыши над головой, то пора поторапливаться, иначе возвращаться в случае неуспеха в монастырь придётся уже в сумерках, если не в полной темноте. Такой вариант, учитывая практически полное отсутствие уличного освещения — факела у ворот замка и у патрулей стражи, понятно, не в счёт — меня категорически не устраивал. Да уж, за славной беседою время летит, а в ожидании — ползёт улиткой…

Поблукав в "джунглях" средневековых улочек и закоулков и в конце концов всё-таки спустившись к реке, я довольно быстро нашёл Ковальскую улицу, в самом начале которой, если идти от пристаней, и стоял дом кузнеца Яна Липова, часть которого принадлежала семейству Костековых. Дверь жилища выходила прямо на проезжую часть улицы — впрочем, тротуаров, похоже, в богоспасаемом Жатеце в принципе не существовало, — причём в отличие от большинства здешних дверей висела не на деревянных шипах или кожаных петлях, а на солидно кованых железных. Дверная ручка, хотя и деревянная, была относительно невелика по сравнению с другими. Вообще на домах этой улицы имелось большее количество железных и медных атрибутов, чем на всех остальных зданиях города. Оно и понятно: основная масса здешних жителей принадлежала к цеховому братству кузнецов. Позвякивая и поскрипывая, на ветру качались связки подков, медные тазы наподобие того, что таскал вместо шлема дон Кихот из Ламанчи, овечьи ножницы с пол-руки длиной, кольчужный капюшон, стамеска… Запах дыма и окалины пропитал глухо звенящий от ударов металла о металл воздух Ковальской улицы.

Дверь Костековых, разумеется, была заперта. Пришлось довольно долго ждать, пока в ответ на стук за ней не раздались шаги и женский голос не поинтересовался, кого привёл Господь.

— Мне нужно видеть пани Костекову!

— А зачем я вам занадобилась?

— Хочу поговорить по важному делу!

Дверь открылась. На меня смотрели внимательные серые глаза под закрывающим весь лоб платком, туго обвёрнутым вокруг головы. Тонкое лицо женщины лет тридцати-тридцати пяти со впалыми щеками, невысокая фигура в длинном домотканом платье почти до пола с аккуратным фартуком, окрашенном луковой шелухой, деревянные подошвы башмаков. В опущенной руке — длинное шило, явно прихваченное "на всякий пожарный": мало ли, кто и зачем стучится в дом, от хозяина которого уж несколько лет нет вестей?..