Трактирщик

Заскочив ненадолго в своё новое обиталище, я прихватил оставленные вещи, напрямую предназначенные для планируемого мероприятия, то бишь свёрток с "кощеем", малую пехотную лопатку и дорожный посох — наследство покойного итальянского "ротфронтовца".

И вот уже за нашими спинами давно остались не только городской вал Жатеца и памятная корчма "У моста", ноги притомились от ходьбы, вздымая над немощёной дорогой "пыль, пыль, пыль от шагающих сапог". Не по Африке идём — по самой, что ни на есть центральной Европе. Но "натюрморты" взгляду порой попадаются вполне достойные мест постоянной дислокации каких-нибудь каннибалов: примерно через каждые восемьсот-девятьсот метров у дороги ветерок треплет лохмотья одежды на незахороненных трупах у обочины. Покойники одеты не по-здешнему, хотя кто её разберёт, эту средневековую моду-то? Мужских тел почти не встречается: двое обезглавленных молодцев, да несколько стариков на всём протяжении. Впрочем, какие там "старики"? Дядьки годков по сорок с небольшим, однако измождены страшно: на шеях чёрные полосы кровоподтёков, запястья у каждого в следах от верёвок, обувь у тех, кто обут, практически развалившаяся, а у босых ноги в ранах почитай до колен. Основная масса трупов — дети и старухи, впрочем, вон там и молодая женщина лежит, прикрывая телом мёртвое дитя.

— Ясырь монголы гнали. — Голос Яся звенит от злости. — Издалека, по одёже видать. Как бы не из франкской земли, не то из-под Льежа-града: слышно было осенью, что Харагшин-багатур тамошнего бискупа за зраду покарать собрался.

— Не знаю насчёт того, покарал его этот багатур или не покарал, но народ-то чем виноват? Бабы эти с детьми — из-за чего умерли?

— Так известно: монголы. Им без того, чтоб ясырей не переловить — и жизнь не в жизнь. Ханам да нойонам отары пасти или, наприклад, сёдла тачать — невместно. Да и аратам хоть по одному рабу в помощь заловить охота великая, да и жонку хоть косую, хоть хромую, под себя подгрести — первое дело! Из своих, монголок то бишь, жену брать — так не каждый выкуп соберёт-то, а франкскую иль германскую девку — только излови и делай чего желаешь…

— У, собаки узкоглазые! Чтоб их вдоль и поперёк, дупой в клюз через коромысло! — не стал я сдерживаться и запустил тираду на великом и могучем. Имея родным дедушкой самого натурального марсофлота, впервые ступившего на палубу ещё до войны, ещё и не таким полупочтенным словесам выучишься… Хотя в семье у нас их применение и не одобрялось, разумеется.

— Истинно: "собаки". — Упс, это что же, будейовицкий мирошник русскоматерный понимает? — Здорово ты, мастер Макс, на ихнем басурманском наречии лаешься!

"Ага, а ещё я вышивать могу, и на машинке тоже. Тоже мне, "басурманское" наречие нашёл. Сам ты, блин горелый, персонаж Лажечникова".

— Да, были случаи послушать…

Положительно, мой спутник не может долго сдерживать свой речемёт. Помолчав с полчаса, он вновь нарушил тишину:

— А далече нам ещё идти-то, мастер Макс? Ведь, пожалуй, мы скоро за кордон земель князя Пржемысла выйдем?

— Ну, выйдем. И что с того? Я человек вольный, ты тоже. Куда хотим, туда и движемся. Не волнуйся ты: если ничего не случится, то завтра к середине дня придём.

— Только завтра?.. Долгонько…

— Что ты торопишься, Ясь? За то, что ты сейчас вместе со мной топаешь, тебе достанется денег больше, чем ты заработал бы сегодня, работая на городских укреплениях. Завтра доберёмся до места — оба вволю наработаемся, и совершенно не даром, это я тебе могу пообещать.

* * *

Назавтра, вскоре после того, как мы форсировали реку с помощью уже знакомого мне перевоза и оставили далеко за спиной "почтовую станцию имени Чингисхана", я уже и сам был "весь нетерпение". Совсем небольшое расстояние теперь отделяло нас от поля давно минувшего сражения, поиск на котором сулил неожиданные открытия и находки…

До развалин оставался примерно час пути, когда из придорожного оврага раздался вопль боли. От неожиданности я вздрогнул, а Ясь отпрыгнул в сторону, хватаясь за рукоятку висящего на поясе ножа. И только наш бельмастый маштачок продолжил размеренно шагать в том же направлении, что и раньше. Вопль повторился, после чего крикун разразился тирадой весьма грубого свойства, в которой упоминал о зоофильских интимных предпочтениях чьих-то родителей. Причём по голосу можно было понять, что иначе, как словесно выразить негативное отношение к морально обгаженным вопивший не в состоянии.