Трампеадор

Вот по каким причинам я накануне корейской войны очутился в крохотной палатке, на берегу пустынной реки. Рядом со мной, громко посапывая, спал старый аргентинский охотник, родом из Андалузии, не в пример своим соплеменникам скромный и молчаливый. Уже в эти первые дни знакомства я понял, что он будет смелым и верным товарищем.

Тот факт, что он согласился отправиться вместе со мной, давал основания думать, что мое участие в экспедиции не показалось ему слишком рискованным и неоправданным. Это утешало меня и почти избавляло от естественного комплекса неполноценности. Нам предстояло проплыть тысячу километров по незнакомым рекам, останавливаясь на два-три дня в богатых дичью местах. Путешествие могло продлиться от двадцати дней до шести месяцев.

Это зависело от погоды, удачной или неудачной охоты и от всяких непредвиденных обстоятельств, Но прежде всего от решений Франческо. На этот счет у нас была молчаливая договоренность.

БЛОХИ ДОНА ХУАНА

Проснувшись, я увидел, что Франческо мирно сидит у костра и кипятит настой из листьев. Этот лиственный настой и корни какого-то растения до самого конца экспедиции заменяли нам кофе, чай и аперитив, служили дезинфицирующим средством для ран и мазью от язв на ногах. Вскоре и я научился различать эти листья, но замысловатого индейского названия растений, из которых Франческо готовил свои колдовские снадобья, я так и не запомнил.

Чтобы надеть меховую куртку и башмаки, единственные вещи, которые я снял перед сном, мне понадобилось не особенно много времени. Франческо встретил меня улыбкой и приветливым «buenas dias»[11].

Светало. За ночь ветер разогнал тучи и аккуратно отполировал небо, придав ему характерные для этих мест прозрачность и глубину. В необъятном небосводе Аргентины больше беспредельности и голубизны, чем в заснеженных вершинах Кордильер. Кажется, будто взор проникает за пределы звезд, теряясь за бесконечно далеким горизонтом в бесплодном усилии отыскать что-то новое.

Минуту спустя солнце в последний раз протерло до блеска звезды Южного Креста. Справа от нас у истоков реки — старый, ушедший на пенсию вулкан Ланин с крутыми, голыми склонами, погребенными под снегом. Словно герой древней трагедии, которого годы и невзгоды не лишили королевского величия, высится он на три тысячи метров над хмурой рекой.

За его плечами, спрятав главы в облака, цепочкой вытянулись горы помоложе и повыше. Куда-то далеко-далеко убегает извилистое ущелье. Там, где струя воды разбивается о каменные стены, еле виден лес араукарий, этих симпатичных гигантов растительного мира, радости и гордости всех ботаников.

Несколько часов пути, и я наконец узнаю, обнимают ли и теперь шесть человек ствол могучей араукарии высотой двести сорок футов.

Вокруг нас скалы, кустарник, редкие пинии и ивы. Здесь была граница между хвойными и лиственными деревьями. Спускаясь вниз по течению, мы постепенно расстаемся с пиниями и елями, и на смену им приходят скромные ивы, которыми поросли берега и речные островки. Разноцветные скалы перемежаются с невысокими холмами из камня и песка, на вершине которых одинокие птицы ждут свидания с солнцем. А оно уже приближается широким шагом сеятеля, бросая в реку пригоршни цветов и красок.

Я не уставал любоваться этой незабываемой» не поддающейся описанию картиной с волнением и жадностью первооткрывателя. Казалось, что этот удивительный пейзаж уже не повторится ни завтра, ни через год.

Франческо, притворяясь равнодушным, ко всему привыкшим старожилом, не упускал, однако, ни единой подробности. Это была его родина, его подлинная жизнь. Я заметил, что он жадно отыскивает знакомые цвета и напряженно прислушивается к голосам природы, язык которой понятен лишь тем, кто любит тишину и одиночество.

Выпив настой из листьев, мы отправились проверять переметы, поставленные еще вечером. В один из них попались два лосося. Теряя последние силы, они, словно безумные, бились о прибрежную гальку.

Жирные, сверкающие рыбины, слишком большие для лосося. Позже мы узнали, что это были не лососи, а особый вид форели — радужная форель[12].

В этих реках водится особенно много радужной форели, и с того дня она весьма часто входила в наше меню. При одном взгляде на этих рыбин я уже видел, как они розовеют на сковороде. Каждая из них тянула примерно на два-три килограмма.

Через пять минут я приступил к обязанностям кока экспедиции. Как истинный homo oeconomicus europaeus [13], никогда не забывающий о дневном рационе калорий, я предложил сварить одну форель; тем временем Франческо без лишних слов разделал обе, оставив лишь нарезанное кусками филе.

Прежде чем он бросил остальное в реку, я успел все же спасти икру форели-самки. Целый стакан икры, причем каждая икринка величиной с кукурузное зерно. На мгновение я растерялся, вспомнив о зернистой икре в ресторане Ритц, о пышных банкетах, но все же бодро объявил меню: филе лосося с гарниром из икры вышеназванной рыбы.