Трамвай мой - поле

Я лишь хочу сказать, что русская мысль, судимая и судящая, смиренная и восставшая, бросающаяся из одной крайности в другую, обретается не в безвоздушном пространстве. И что если она чем-то больна, то не рабством, а детством.

Она всё ещё в пелёнках совести. Она всё ещё, как ребёнок, стыдлива, застенчива и бескорыстна. Ей всё ещё страшно признать, что идеализм и цинизм – две стороны одной медали.

– Ну при чём здесь свобода! Ну как им, сукам, не стыдно сообщать по телевизору о том, что президенту операцию на жопе сделали, да при этом на весь экран рисовать его задний проход!..

– Послушай, Константин… Хочешь? Послушай. Это Ремизов рассказывает о Розанове:

“В. В. рассказывал за чаем заграничный случай: о преимуществе русского человека. Были они все за границей – и Варвара Дмитриевна, и все дети – Таня, Вера, Варя, Надя, Вася и Александра Михайловна, падчерица. И случился такой грех: захотелось В. В. в одно место, а как спросить и не знает. А Александра Михайловна отказывается, говорит, ей неловко. Да теперь уже нет возможности, он под себя и сделал. Господи Ты, мой бог, в отеле брать бельё отказались, хоть сама мой! А главное-то, так стали смотреть все, что пришлось Розановым переехать. А когда то же самое случилось и в Петербурге: не удержался и обложился – с каким сочувствием отнеслись дома, прислуга. Сколько сердечности и внимательности. Ведь это несчастье с человеком!” Ну, что скажешь?

– Говно – Ремизов.

– Ты Белова нашего помнишь?

– Володьку?

– Да.

– Ну?

– Ты помнишь, как однажды он тоже в штаны наложил. Он же один мужик на всю группу был. Они как-то с уборочной возвращались. Полный автобус девок – и он. Его всю дорогу поджимало, а сказать, машину остановить стеснялся. Не помнишь?

– Нет.

– Ну как же? Всё общежитие после этого ещё с добрый месяц ходуном ходило. А Белов взял академический отпуск и на год домой укатил.

– Что поделать?

Что поделать, дорогой Павел Никанорович? Мы застенчивы.

Мы застенчивы, как говорится, до усрачки. Вся наша изящная словесность… Вся наша литература – сплошное небожительство.

“В человеке всё должно быть прекрасно”.

“Только о великом стоит думать”.

“Только влюблённый имеет право на звание человека”.

Только “четвёртое измерение” нам подавай. Сейчас же. Немедленно! На блюдечке!

Между прочим, что такое “четвёртое измерение”? – Тоска, Павел Никанорович. Смертная тоска по Царству Божьему. На земле!

Царство Божье – перифраз рая. Рай-элитарий. Рай-интеллектуал. Пышущая умом борода со смачно-степенной трубкой. Небесный мир идеала, осуществив-шийся на земле. Мир снятых противоречий, снятой жизни. Человек достиг Бога. Сам стал им. Жизнь перешла в божество, по существу, исчезла. Исчез, по существу, человек.

К такому невесёлому выводу пришёл в своих поисках Царства Божьего на Земле великий страдалец Достоевский.

Его исторический сын – политический философ Бердяев – знал об этом, но от прозрений отца, по-видимому, отмахнулся. Что касается внука – политического писателя Солженицына, – то он о таких мелочах и вовсе не помышляет. Времени нет. Он развязывает узлы. Он всё больше на глыбы нажимает.

А между тем рулетка закручивается. Всё честь по чести. Русские офицеры – цвет нации – идут ва-банк.

Да не будет вам удачи, господа! Да не будет! Это я вам кричу. Оттуда, из преисподней. Трёхмерный, как сибирский валенок, столикий, как последний ржавый трамвай.

– В минуту совокупления, – сказал В. В. – зверь становится человеком.

– А человек? Ангелом?..

– Человек – Богом.

Ого! О-го-го го-го!-!-!-!!!!-!!!!!!-!!!! !!!!-!!!!!!!!!!

А как же собаки? И собаки становятся человеками?

Или человеки – собаками?..

– Что же ты?

– Что же я?.. Была девчонкой, увидела собак за этим делом…

– И не стыдно?

Что же, Павел Никанорович, произошло?

Да ничего. Пустяк. Нелепость.

Жил да был некий юноша. Мечтатель и сквернослов. Обитатель грязной нищей улицы и небожитель. Почувствовал желание. Потянуло к женщине. Натолкнулся на Бузю. Воспылал, зарделся, прикрываясь цинизмом, как щитом.

В нужный момент щит не выдержал. Низменный образ собачьей случки, смял, опрокинул всё. Смущённый организм перепутал функции. Накладка. Стыд. Конец мира.

Природа тупа и однозначна, дорогой Павел Никанорович. Наша изолгавшаяся культурочка ей нипочём. Она не делит мир на высокое и низкое. Она бесстыдна.

Что же потом? А так, пустячок.

Гибель Бузи и гибель отца.

Я понимаю, Павел Никанорович, я смешон. Я похож сейчас на того чеховского героя, который выставлял оценки нашей литературе по поведению. Да, я смешон. Литература здесь не при чём. Мы все здесь не при чём. Тогда где же мы при чём?

В чём же мы при чём? В том, что не блудим, а блюдём и красным словцом сопли скрашиваем?

Разве не об этом, к примеру, вдохновенные ритмы “Крейцеровой сонаты”? Вершины. Зеркала всей нашей очень душевной истории и не менее душевной революции. Вы только вслушайтесь, Павел Никанорович. Вслушайтесь.