Трамвай в никуда

Говорил ефрейтор теперь уже громко, активно размахивая рукой, а также непроизвольно кривляясь. «И показал он мне машину ЭВМ, которая… Ну с два вагона!». И тут он сильно взмахнул рукой, задев лейтенанта. Тот выронил книгу и зычным голосом заматерился: «Тварь ты тупая, ну ежели сказано было тебе, что не шуметь, так и шуметь тебе, да рукою махать, черт, не стоит!».

Ефрейтор опустил глаза и замолчал, однако, стоило только лейтенанту отвернуться, тотчас продолжил шёпотом. «И может эта машина ну всё! Не верите? Да я вот тоже не поверил. И тогда старый хрен, царство ему небесное, — тут рассказчик перекрестился, — подвёл меня к терминалу и ну там всякие кнопочки нажимать. И стала эта эвээма циферки перемножать, складывать и делить, да всё так ловко, без запинки! Вот если б в нашем королевстве в каждом доме стояла бы такая машина, то глядишь, и без нас, людей, обошлись бы!»

—

А вот вы, батенька, брешите! — выкрикнул вдруг басом фельдфебель, — Где же это видано, чтобы машина похлёбку варила?

—

Я вам про арифметику, а вы мне про похлёбку! — обиделся ефрейтор, — Вот ежели бы вы слушали, отец родной, то понимали бы, что я вам про разумную замену говорю, а не про трудовую.

Тут в спор вмешался лейтенант с оторванной рукой, который уже порядком заскучал за чтением газеты. И едва до его слуха донеслись слова спорящих, так он сразу же оторвался от чтива и влетел в разговор, как случайный прохожий влетает в драку: быстро, с азартом, но без понимания ситуации.

—

Именно! Машина есть машина! И не дано человека заменить, ибо как сказано в Писании. — тут лейтенант покраснел от натуги, но, видимо так и не припомнив нужного отрывка, продолжил, — Впрочем, что в Писании сказано не моя служба разбирать. А ваша служба слушать, что прикажут, да не перечить начальству!

Спор во всю разгорячил солдат, прежде сидевших в тишине и бездействии. Началась возня, кто-то откупорил бутылки вонючей сивухи, вот уже почувствовался в воздухе запах махорки и варёных яиц. Кто-то разбил лампочку, и вагон погрузился в темноту.

Алексей сидел и лишь тупо смотрел в одну точку. Ему всё это было противно, ибо он хотел поскорее домой, к ней. Он думал о ней не переставая, а посторонний шум заставлял его отвлекаться от её образа. «Поскорее бы к ней», — думал он.

«Гуляю, я один гуляю

Что дальше делать, я не знаю

Нет дома, никого нет дома

Я лишний, словно куча лома»

Виктор Цой

Поезд прибыл на станцию ровно в полночь. Мирная жизнь встретила Алексея холодным осенним воздухом, что разом развеял все противные запахи. Тёмное, чернеющее небо было слегка прикрыто облаками, сквозь которые виднелся убывающий месяц. Холодный, бодрящий ветерок прошуршал вдоль перрона, и спина Алексея покрылась мурашками, мурашками холода, но не страха.

На перроне, несмотря на столь поздний час, было полно людей. Инвалиды, торговки, нищие и родственники солдат столпились и молча ждали. И как только открылись двери вагонов, как только первый солдат ступил на родную землю, так тотчас начали раздаваться крики и плач родных, говор торговок и скромный шёпот нищих. Но над всем шумом вокруг преобладал плач, плач радости и глубокой скорби. Кто-то дождался, а вот кто-то нет.

Алексей вышел из здания вокзала и пошёл по площади, усыпанной лавками и ларьками. Здесь продавали всё: от варёных яиц до солдатской амуниции, что, между прочим, было незаконно. Ларьки, сооружённые из всего, что было под рукой, осветил месяц. Смуглые торговцы овощами в пёстрых заплатанных халатах, грузные торговки вонючей рыбою и мясной требухой, нищие в пиджаках и мятых картузах и солдаты, спешащие по домам. А за площадью, за площадью простирался малоэтажный ночной город. Вдали виднелась башня Старого замка, освещённая месяцём и купола старинного собора, который уже какой год на реставрации. Где-то слышен лай откормленных квартирных собак, звонок трамвая, шум автомобилей, но главное, что отличало площадь и весь город в целом ночью от его дневного облика, так это тишина. Несмотря на говор, крики и ругань, на рынке было как-то тихо, спокойно.

Начинал моросить дождик, а потому Алексей поспешил в сторону трамвайной остановки, как вдруг взгляд нашего знакомого вдруг остановился на нищем. Это был не простой попрошайка, каких полным-полно на рынках и вокзалах. Нет, это был человек, в чьих грустных глазах голубых глазах явно читалась боль и утрата. Небритый, однако с вымытым лицом, он стоял, укутавшись в солдатскую шинель, прислонившись спиною к стене общественной бани, что сгорела в прошлом году. В руках солдат держал каску, в которой где-то на дне лежало несколько монет. На ногах бедолаги были изодранные в мясо сапоги, обмотанные кусками ткани и перевязанные верёвкой. По этому человеку было видно, что испытал он жизнь по полной программе. Холодный ветер, такой приятный в здании вокзала, и такой холодный на улице, пронизывал всё тело бедолаги, так же как и Алексея.