Трамвай желанiй

– Мы тоже люди подневольные, – прокряхтел метрополитеновский, – нас пошлют, мы и идем… Думаешь, мне охота сидеть, тебя тут укорять и перевоспитывать? То-то! Я бы лучше в другом месте сидел, с женой своей… Или с чужой женой… Шучу!

Метрополитеновский заржал. И, озираясь по сторонам, приговорил тихо: – Это не для протокола!

– Ну, давайте, перевоспитывайте, – глубоко вздохнув, сказал Антон, – а то ведь потом за вами еще этот придет, пекарь с мукой, который вообще-то тракторист…

Он тоже будет.

Метрополитеновский кивнул понимающе.

– Да, тракторист, он такой, он может!

Снова помолчали.

– У меня там, в портфеле, еще вобла и чипсы есть, – сказал метрополитеновский, примирительно, – тебе же воблу-то можно?

– Не, я не буду, – мотнул головой Антон, – давайте лучше начинайте, а то время-то идет…

Метрополитеновский допил пиво, снова кряхтя нагнулся, кладя пустую бутылку в портфель, распрямился и начал потихоньку.

– Зачем хороших людей напрасно проклял, Антон? Они ведь своего в жизни добились не только благодаря счастливому билету! Ритке той чего пришлось испытать – через сколько унижений пройти, чтобы прописку свою парижскую получить! Она и так настрадалась-натерпелась и без твоих проклятьев. Стыдись!

Антон кивал.

Кивал и катал пробку по полу носком ботинка.

– А Игоря зачем проклял? – продолжил метрополитеновский. – Думаешь, это министерское кресло легко ему досталось? За просто так? За счастливый билетик в трамвае желаний?

– И ничего я не думаю! – буркнул Антон.

– А зачем тогда проклинал? – укоризненно спросил метрополитеновский. – Ему знаешь сколько раз могли бошку отстрелить? Знаешь сколько раз он жизнью рисковал?

То-то! Ничего за просто так не дается! У каждого человека свой путь и у каждого человека потом свой ответ за свой путь! И поэтому завидовать глупо.

– Я знаю, что глупо, – вздохнув, сказал Антон.

– Вот-вот… – кивнул метрополитеновский, – поэтому-то и нельзя ни завидовать, ни проклинать, потому что сказано: "Мне отмщение и аз воздам", что на современном русском языке означает…

– Да знаю я, – сморщился Антон, – слышал уже.

– А ты еще раз послушай, – сказал метрополитеновский, – сейчас к тебе пекарь, который тракторист, придет, он-то тебе скажет…

Метрополитеновский оттянул рукав своего черного парадного мундира и, поглядев на старомодные часы, какие носили еще до Второй мировой войны, и покачав головой, сказал сокрушенно: – Ну, я у тебя опять задержался, попадет мне, ой попадет…

***

Антон не знал, кто такой пекарь и почему его звали еще и трактористом?

Про метрополитеновского-то он знал.

Он его еще до того, как ему гвоздь вынули из головы, видел. В той еще жизни.

А пекаря встретил только вот уже в этой.

Когда на месте гвоздя комнатка в голове у него образовалась.

Пекарь, он же тракторист, был плохо говорившим по-русски татарином. Он любил повторять одно словечко-"паразит", которое ему очень нравилось и которое он произносил и к месту, и не к месту. Словечко это, а вернее словосочетание, было

ОТ И ДО…

– Будешь у меня сортиры небесные драить от и до, – говорил Пекарь.

Или еще говорил: – Осуждать, проклинать, вообще все это от и до – самое что ни на есть последнее дело, это от и до кундыр натуральный…

– Зачем Ритка проклинал? Шайтан! Сыктым – мочагай кыктым! Ты от и до дурак! Она совсем не билят, как ты думал. Дурак ты от и до!

Правильно.

"Не билят".

И Антоха вспомнил.

Он вообще всегда робел разговаривать с женщинами.

Особенно с красивыми.

И с Риткой у него за все пять лет института разговоров один на один было два или три.

Всего за все время.

Ритка тогда вдруг выкрасилась в совершенно белый цвет.

Это модно было – перекисью водорода.

И в одночасье стала какая-то просто невозможно-невыносимо породистая – тонкая в пальчиках и в лодыжках – со стройными ладными ножками, легкой талией и трогательными выступающими ключицами в широком вырезе свитера.

Она и вправду похудела тогда. Все думали, что это из-за выпускных госэкзаменов, из-за защиты дипломного проекта. А на самом деле, не от этого она тогда похудела, не от этого.

– Что, и правда хочешь за границу? – спросил Антон ненатуральным голосом.

Ненатуральным оттого, что, разговаривая с Риткой, он, не подчиняясь собственной воле, подтягивал живот и старался придать лицу выражение одновременно и мужественности, и развязности, насколько это ему могло удаваться.

– Хочу, – ответила Ритка, не глядя на Антона, а глядя куда-то мимо него, через его плечо…

Она сидела на подоконнике и курила.

А он стоял перед нею. Его глаза – на уровне ее голых ключиц.

И кожа на шее и груди была у нее такая нежная, такая ухоженная… Такая безукоризненно белая.

– Ну…

Антон не нашелся, не смог сказать ничего умнее, чем банальную сентенцию: де, конечно, разумеется, ТАМ лучше.

– Да нет, просто Игорь меня замуж не берет, – ответила тогда Ритка и натужно улыбнула. Она соскочила с подоконника и понеслась куда-то…

Туда, где обитают редкие птицы.

Правильно.

Антон в силу своей недоразвитости и мужского шовинизма думал, что она "билят". А она таковою никогда не была.

Просто Игорь не взял ее замуж.