Трансчеловек

– Спасибо, – сказал я. – Человек будет свободен от этих культур, сформированных в дикие времена, насквозь ложных в наше время. Человек будет свободен от самой культуры вообще!

Аркадий возразил с достоинством:

– Я бы вас понял, Володя, если бы вы отстаивали многокультурие в новом объединившемся мире. Да, я тоже верю в слияние в один народ, одно человечество, но я страшусь безликости… Мир должен был ярким от множества культур!

Я вздохнул.

– Человек свободен. Он не хочет ни от чего зависеть. А принадлежность к какой-то культуре обязывает. В одной – ходить в кирзовых сапогах и чтоб балалайка в руках, в другой – бубен над головой и оленьи рога на шапке. Утрирую, конечно, но все культуры настаивают на четкой привязке к своей биологически предзаданной… простите, что коряво, культуре! Я вот родился русским и потому обязан, именно это гадкое и вызывающее протест слово – обязан поступать и говорить предзаданно. Кем? Оказывается, моими предками, которые приносили человеческие жертвы, считали землю плоской, а чтобы защититься от засухи, топили пару ведьм в озере. Знаете, я не хочу принадлежать даже современной культуре, молодежной культуре, контркультуре, андеграунду и любым современным выкрутасам, ибо они все барахтаются в тесном аквариуме все той же убогонькой культуры. Повторяю, не будет ни американской, ни русской, ни молодежной, ни африканской, ни женской, ни музыкальной, ни панславянской… тюрьмы. Простите, я хотел сказать, культуры. Хотя культура – это тюрьма. Этническая, языковая, психофизическая…

Аркадий сказал с угрюмым подозрением:

– Это как же вообще без культур?

– Вообще, – ответил я, – очень скоро культуры будут рассматриваться как окаменелости. Ведь культура – это прежде всего предрасположения и зависимости. Вы вспомните анекдоты: француз – всегда бабник, немец – солдафон, русский – пьяница, американец – технарь, чукча – нечто бесконечно тупое… Это предзаданность ролей, уже и сами русские сочиняют анекдоты о себе, как они бесконечно пьют, а в фильмах, чтобы кино было «наше, русское», все герои жрут водку, не просыхают, матерятся да блюют по подъездам!.. Нет, в гробу я видел такую культуру!

Михаил улыбнулся.

– Русскую?

– И ее, – сказал я зло. – Но порывая с нею, я не перебегаю в лагерь более «сильной или богатой». А вообще выхожу из культуры и тем самым вхожу в транскультуру. Ее еще нет, но она будет.

По их непонимающим лицам я видел, что оторвался уж слишком, улыбнулся и поднял фужер с вином:

– Что-то Коля умолк… Выпьем? Такая наша культурная традиция.

Светлана загадочно улыбалась и перетаскивала с общего блюда на мою тарелку куски семги и форели. Я не спорил, в них много жирных полиненасыщенных кислот, что благотворно действуют на… не помню, но у меня отмечено, что надо есть такую рыбу, а когда ее нет, то глотать по две пилюли Омега-3.

Светлана властно взяла меня за руку, я покорно потащился следом. Она вывела на балкон, повернулась ко мне лицом, загорелая и высокогрудая, я старался не смотреть на ее бюст, она сказала негромко:

– Одиннадцать лет прошло. А ты все еще в трауре.

Я пробормотал:

– Что, похоже?

– В глаза бросается, – ответила она. – Тебе тридцать пять, самый расцвет для мужчины. Если холостой, то весь должен быть обвешан бабами, как охотник утками.

Я сдвинул плечами, в лицо ей старался не смотреть, пялился в окно на крыши домов.

– Да как-то не тянет.

– Импотент? – спросила она дружески.

– Нет, – ответил я так же просто. – Но «Тайд» отстирывает.

Она внимательно посмотрела на меня.

– Володя, почему ты не хочешь меня?

Я сдвинул плечами, почему-то не мог взглянуть ей в глаза.

– Да, знаешь ли… наверное, я слишком старомоден…

Она покачала головой, ее серые внимательные глаза не отрывали от меня испытующего взгляда.

– Не ври. Дело не в этом.

– А в чем?

– Не знаю, но разберусь. Я всегда во всем разбираюсь.

– Не сомневаюсь, – ответил я несколько суховато.

Она неожиданно улыбнулась.

– Может быть, разгадка в этом?

– В чем?

– Что я во всем разбираюсь?

Я снова пожал плечами.

– Меня как-то не щекочет, в чем ты разбираешься, а в чем нет. Возможно, я просто такой вот… упрощенный. Мне и женщина нужна такая же… простая.

Она сказала уверенно:

– Не ври, ты ведь не прост.

– Может быть, – согласился я легко. – Но женщин предпочитаю попроще.

– Чтобы не чувствовать себя с ними неполноценным? – спросила она, хитро щурясь.

Это была простейшая ловушка, но я спорить не стал, согласился легко:

– Да, верно. С умными и уверенными у меня… дискомфорт.

Она сказала размышляющим тоном, но все так же уверенно и напористо, чего я не переношу в женщинах:

– Знаешь, сейчас для женщины уже нет той необходимости в браках, как было в прошлые века. Так что я замуж вряд ли выйду… в общепринятом смысле. Но ребенка родить, пожалуй, надо. Одного. Чтобы не чувствовать себя неполноценной.

Я пробормотал:

– Какая ты… расчетливая.

Она кивнула.