Трансформация демократии

Деривации бывают самого разного рода, часто они сверкают всеми цветами радуги и столь же мимолетны, но под этой пестротой, как и во многих других случаях, кроется нечто постоянное, о чем подробно сказано в соответствующем разделе «Социологии».

Анализом этого предмета не занимается ни метафизика, которая исходит из абсолюта, ни эмпиризм, довольствующийся поверхностным сходством. Чтобы объяснить сегодняшние явления, он обращается к сходным явлениям прошлого, но не находит (и не может найти) их, потому что история никогда не повторяется; число комбинаций, возникающих из элементарных человеческих действий, бесконечно; история рассказывает только об этих комбинациях.

Общественное устройство никогда не пребывает в неподвижности; это процесс вечного становления, который идет более или менее быстрыми темпами. Это относится и к Античности – от Спарты до Афин, и к современности – от Китая до Англии. Разница в том, что движение может быть медленным, как в Спарте или в Китае, либо ускоренным, как в Афинах и в Англии. Такие же различия наблюдаются в одной и той же стране в разные эпохи. Например, Италия находится в постоянном процессе перемен, начиная от доисторических времен Ромула до наших дней, но его интенсивность от года к году меняется.

Нетрудно понять, как определяется начало новой эры: для адепта христианской религии – от пришествия Христа, для мусульманина – от Хиджры, для приверженца демократических религий – от учреждения Третьего интернационала, от ленинской революции и т. д.; логико-экспериментальная наука никоим образом не претендует на суждения в этой области, поскольку это вопросы веры, выходящие за рамки опыта. Но если оставаться в этих рамках, если изучать события с фактической стороны, не обращаясь к вере, то можно заметить, что названные эры только формально можно назвать новыми, а по существу указанные даты соответствуют пикам кривых, отображающих непрерывное движение. Иначе говоря, было христианство до Христа, магометанство до Магомета, демократия до французской революции и большевизм до Ленина.

Такой взгляд на вещи, сознательно отстраняющийся от веры, полезен и необходим для экспериментальной науки, но очень часто он вреден для дела. Скептицизм хорош в теории, вера же побуждает к действиям, а практическая жизнь наполнена ими. Идеальные цели могут быть абсурдными и в то же время полезными для общества; об этом нам придется часто вспоминать, потому что это положение часто упускают из виду.

Это различие между пользой для опытной науки и пользой для общества относится к числу фундаментальных; я подробно писал об этом в «Социологии»; здесь же я упоминаю о нем во избежание недоразумения, связанного с тем, что простая передача фактов и высказанные мной соображения на их счет часто воспринимаются как призыв к действиям в определенном направлении. Если на основании фактов я делаю вывод, что наша буржуазия движется к гибели, это не свидетельствует о моем намерении оценить этот процесс как плохой или хороший, так же как я не мог бы дать оценку подобному процессу упадка феодальных сеньоров, начало которому положили Крестовые походы, или призвать буржуазию изменить поведение, или усовершенствовать нравы, вкусы, избавиться от предрассудков, или тем более объявить, что у меня есть рецепт лекарства от болезней буржуазии, или, если угодно, общества в целом. Напротив, я открыто заявляю, что если такое лекарство и существует, мне оно неизвестно; я выступаю в роли врача, который диагностирует у больного туберкулез, но не знает, как его излечить. Позволю себе добавить, что пока общественные науки не продемонстрировали существенных достижений, эмпирик и человек действия часто более успешно врачуют общественный организм, чем теоретик и ученый, хотя первые и могут почерпнуть нечто из арсенала последних.

Рационализм, который можно считать разновидностью интеллектуальной религии, утверждает, что расхождений между теорией и практикой, между логическим пониманием возможного и верой в невозможное, в фантазию, а также между действительными и идеальными целями не должно быть и что следует стремиться к исчезновению этих расхождений. Возможно, это справедливо, но мы изучаем то, что есть, а не то, что должно быть; ход наших рассуждений изменится, когда изменятся его предпосылки – чувства, вкусы, интересы, образ действий людей, но не ранее того (§ 2411).

На это можно возразить, что если такие перемены стоят на повестке дня, для науки было бы неплохо уже сейчас приступить к их рассмотрению; однако ход события за последние две с лишним тысячи лет нисколько не свидетельствует об их приближении. Поэтому предоставим заботу об изучении социологии человека будущего потомкам и удовольствуемся исследованием человека вчерашнего и сегодняшнего дня, а также ближайшего будущего.

Боюсь, что по мере моего движения вперед группа согласных со мной читателей редеет, и теперь, когда мне нужно приступить к выводам из изложенных принципов, она растает. Тем не менее о них нельзя умолчать.