Трансформация огня

Кому надоели проблемы
не суйтесь в поэмы!— я говорил.
Врывается время в протяжный век,
взорванного мгновенья раскаты
станут рефреном, ритмом рассказа,—
я говорил.

Великие мира сего,
великие местности сей!
В пустынях лежат под ногами давидов
ослиные челюсти,
не раздавите.
Любовь не преступна,
и если возможно не-не-навидеть,
не-не-на-видьте!

Площади не хватало —
я вышел в поле,
чтоб отразить прозренье
в масштабе правды,
наполнить вопль вечным воздухом
праны,
светом восхода
или вечерней болью.

II
Не рассказать ни сжато и ни полно,
я помню — жарко,
солнце было к полудню,
в прозрачном шелке трепетали
горы,
тошнило от привычных аллегорий.

И вдруг в лохматой лапе лопуха,
пронзив меня, сверкнул комок росы,
как вскрик —
степь окликала пастуха
в такырах заблудившегося:
«Сын…»

Я это понял — сохранить до полдня
ту каплю, что добрей разлива Нила!..
Степь, может, пулю ту перехватила,
расплавила в себе,
остановила.
Я это понял у стены последней
морозной памятью,
всей дрожью жил,
всей правдой лет и зим,
в которых жил,
как я любил тебя
в свой полдень летний.

…Я не забуду, степь,
лежал в тот полдень
лицом в ладонь твою —
в прохладный лист,
и слышал щелк бича,
чабаний свист.
То рядом прогоняли скот на бойню.
— Давай, сынок, я твой стакан наполню.

РИСУЮ ИВУ

Неброский образ грусти нашей —
ива.
Ее судьба — пятак, упавший решкой.
Зеленая вдова, степная Ева
на яблоке Земли,
обвитом речкой.
Рисую иву —
…парусные шхуны
таранят неподвижный броненосец…
Рисую иву —
…польские драгуны
расшитые шинели наземь сбросив,
безжалостные пики наклонив,
уходят в знаменитую атаку
на черные медлительные танки.
И гнутся пики,
их броню корежа,
и гнутся пики гибкие, как ребра…

Рисую грозовое счастье ив.

…Взлетали ветви и листвой мотали,
взъерошенные метлы разметали
землистые массивы туч,
а там —
вдруг заорлел, заголубел пятак
июньского, надштормового неба,
как будто глянул свысока Адам
на сокрушительную ревность Евы,
и отвернулся молча.
Грянул гром.
Упал поток
нетерпеливый, грубый,
ударил по стволам, как топором.
Свалил одну,
давил, ломал без хруста
Ушел. Утихло.
Здесь,
раскинув руки,
лежала ива. Бывший символ грусти.
Там
вырванная радуга вставала
кровавым, еще дышащим ребром.

ВОЗРОЖДЕНИЕ (Композиция: Женщина в проеме двери)