Трансформация огня

Спокойно здесь, ты говоришь,
степь в тишину погрузла.
Прислушайся — встает камыш
у высохшего русла;
и сладкий сок бьет из песка
в нутро корявой дыни;
тень саксаульного листка,
ревя, цветет в пустыне.

Здесь не кричат — ты говоришь.
Мир не опишешь криком,
сегодня утром эта мышь
шуршала о великом.

Она наткнулась на зерно
у корня тамариска,
песком граненное оно,
я видел его близко.

Теперь ей голод нипочем,
мышь не спеша пасется.
А ястреб узкий, как зрачок,
в слепящем диске солнца.

«Ну что же, облака…»

Ну что же,
облака
стоят над городами,
нет выхода пока,
иду над облаками.

А там внизу — стога
на берегах протоки,
и серые снега
и черные проселки.

В излучине реки
кончается дорога,
веселые мальки
у самого порога.

Там женщина меня,
рванув платок, встречала,
и, напоив коня,
поила гостя чаем.

Глядела молча в ночь,
прищурясь,
как от света.
Когда нельзя помочь,
меня спасает это:

зеленые стога
на берегу протоки,
лежит ее рука,
сжимая пук осоки,
веселые мальки…

…И улыбнулся летчик.
В излучине реки
разбился самолетик.

САМУМ

Засыпает кишлак песком,
засыпает, мне страшно
очень —
ни бежать, ни уйти пешком,
с минарета кричать
до ночи.

В этом веке последний крик,
век плывет над пустыней вихрем,
он несет в себе сто коряг,
сто стволов из оазиса вырвав.

Укрывая ладонью рот,
укрывая глаза ладонью,
я оплакиваю свой род,
это поле и сад плодовый.
Плач по горло заносит песком,
он выходит, идет,
проваливаясь,
выползая,
ползет ползком,
по песку
следом — след кровавый.
Минарет над пустыней торчит,
воет
длинно мордой собачьей.
Засыпает кишлак таранчи[10],
засыпает и засыпает.

СООБЩЕНИЕ ТАМТАМА