Трансформация войны

До сих пор в нашем анализе мы исходим из того, что войны ведутся ради чего-то; стало быть, разграничение, проводимое Клаузевицем, между войной, ее средствами и возможными целями, принималось нами как данность. На протяжении истории цели, ради которых люди сражались, были чрезвычайно разнообразны. В их число входили раз — личные светские «интересы», такие как территориальная экспансия, власть и нажива; но в их число входили также и абстрактные идеалы, такие как закон, справедливость, «права» и вящая слава Божия, и все они в действительности составляли различные комбинации друг с другом и нерелигиозными интересами. Хотя вышеперечисленные критерии до определенной степени полезны, парадокс состоит в том, что они не затрагивают того, что, возможно, было важнейшей формой войны во все времена. Это, конечно, война ради самого выживания сообщества. Столкнувшись с данным видом войны, даже самые фундаментальные понятия стратегии начинают терять смысл, доказывая таким образом свою неадекватность в качестве инструментов для анализа и понимания.

Есть особая ирония в том, что именно тогда, когда ставки наиболее высоки, а общество напрягает все силы для борьбы не на жизнь, а на смерть, обычная стратегическая терминология перестает работать. При таких обстоятельствах заявить, что война — «инструмент», служащий «политике» сообщества, которое «ведет» эту войну, означало бы расширить все эти три термина до полной бессмыслицы. Там, где стирается грань между целями и способами, даже сама идея о том, что война ведется «за» что-либо, малоприменима к действительности. Трудность заключается именно в том, что война этого типа не является продолжением политики другими средствами. Вместо этого было бы более правильным сказать, вспомнив сочинение Людендорфа о тотальной войне, что война как таковая сливается с политикой, становится политикой, сама и есть политика. Война этого типа не может быть «использована» для достижения той или иной цели, она также ничему не «служит». Напротив, вспышка насилия лучше всего может быть понята как высшее проявление существования, а также как его торжество.

Когда перед участниками встает вопрос «Быть или не быть?», война утрачивает свои обычные атрибуты и обнажает свою суть. На этом этапе телеологические рассуждения, основанные на таких понятиях и словах, как «причина», «цель», и «для того чтобы», вероятно, приносят больше вреда, чем пользы. Трудность коренится в том факте, что все эти понятия подразумевают устойчивое, упорядоченное поступательное движение от прошлого к настоящему и от настоящего к будущему. Если общество потерпит поражение в своей борьбе за существование и его культура погибнет (если, в соответствии с ультиматумом, который предъявили персы городу Милету в 490 г. до н. э., «мужчины будут порабощены, дети оскоплены, женщины изгнаны, а страна отдана чужеземцам»), — то для такого общества это поступательное движение будет прервано или даже вообще прекратится. Когда будущего нет, а прошлое уничтожено, даже сама мысль о такого рода войне затруднительна, и автор, чтобы донести свои идеи, вынужден по большей части отказываться от рассуждений и прибегать к метафорам и примерам.

Например, сказать, что народ Алжира в своей восьмилетней борьбе за освобождение от французского владычества «использовал» войну, преследуя политические интересы, означает сильно погрешить против истины. Политику нельзя путать с национальным самосознанием и тем более отождествлять с самим фактом существования того или иного народа. В противном случае масштабы «инструмента» расширяются до тех пор, пока он не станет тождественным «цели», которой служит, вследствие чего различие между ними потеряет всякий смысл. В 1954–1962 гг. именно французское государство, надежно защищенное Средиземным морем, воевало из политических целей, будь то обеспечение продолжения своего господства, защита колонистов европейского происхождения, контроль над нефтью Сахары или сохранение за собою статуса великой державы (который в то время все еще был связан с обладанием колониями). Напротив, алжирцы не воевали за свои интересы, не было у них и правительства, которое оказалось бы способно их сформулировать. Если бы интересы — т. е. то, что выгодно алжирцам как индивидам, были единственным поставленным на карту, то наверняка большинство из них поступили бы разумно, оставшись дома и занимаясь своими делами. Если бы Фронт национального освобождения (Front de Liberation Nationale) заявил народу, что сражается во имя какой-то «политики», он бы никогда не получил и доли той поддержки, которую ему удалось получить вопреки всем усилиям французов.