Транскрипции программы Один с сайта «Эхо Москвы». 2015

Учитель может переломить ситуацию. Я всегда, когда прихожу в класс, ищу, кого травят. Если не нахожу — слава богу. Если нахожу, начинаю этого человека постепенно выдвигать в лидеры, постепенно выдвигать в центр, потому что в нём лидерские потенции обязаны быть. Если их нет — значит, его травят зря. Но тут возможна просто другая крайность: ты его приподнимешь, а из него получится маленький тиран, диктатор. Травля — это палка о двух концах, поэтому здесь надо с крайней осторожностью к этому подходить.

У меня есть мечта написать роман о группе учителей… Знаете, такой тайный слой учителей-профессионалов, методистов. Как Малдер выезжает на паранормальные явления, так и они выезжают в школы на какие-то критические ситуации, на травлю. Ну, такие методисты. Мне всегда казалось, что городской методист — это что-то вроде «скорой помощи». Я думаю написать о таком «учительском десанте» роман. Это интересно будет, тем более что это мой родной материал.

Я не знаю, честно вам скажу, может ли учитель с этой ситуацией справиться. Оптимально — убирать ребёнка из школы, где его травят. Это единственный вариант. Это плохая школа. В хорошей не травят, в хорошей у детей есть другие занятия. Я вернусь потом к этой теме, она для меня очень важная.

«В одном из выступлений Вы упоминали, что у «ЖД» могла быть другая концовка. Расскажите, какая». Расскажу с удовольствием, хотя уже много раз рассказывал.

Там придумана была история, что этот ребёнок, который должен родиться от варяжки и хазарки или, условно говоря, от коренного населения и варяжки (там разные же есть версии), что этот ребёнок… Поначалу какой был сюжет? Весь мир травит Ашу, и когда она рожает наконец этого антихриста, такого страшного красавца, уже с зубами, ногтями, кудрявого, красивого, то становится понятно, что этому миру так и надо. Он выходит из неё, губит её, и становится ясно: да, они пытались его остановить, а мир его заслужил.

Я стал рассказывать эту историю Айтматову, как сейчас помню, в самолёте. Летели мы в Баку на какое-то мероприятие. Я ему говорю: «У вас «Тавро Кассандры» должно было заканчиваться так: должен родиться этот ребёнок, про которого известно, что он родится страшным вождём. Весь мир его затравил, травят его родителей. И когда, в конце концов, он рождается где-нибудь в горах, в убежище, становится понятно, что этому миру так и надо. Ясно, что он погубит мир, и ясно, что мир ничего другого не заслуживает». Он сказал: «Очень хорошо. Вот возьми и напиши». А потом подумал и сказал: «А ещё лучше будет, если они его травят, а потом он рожается совершенно обычным ребёнком. И понятно будет, что мир-то заслужил, но всё будет продолжаться. Вот это очень интересно». И в глазах его загорелся некоторый азарт, который всегда загорается у профессионала, когда он видит любопытную возможность.

После того как он меня на это благословил, я довольно быстро придумал, как должно заканчиваться «ЖД», и с его разрешения этим ходом, сымпровизированным абсолютно просто в самолёте без малейших усилий, воспользовался.

«Можете ли Вы сказать несколько слов о Вадиме Шефнере. Для Петербурга он очень значимый писатель».

Он не только для Петербурга значимый писатель. Я считаю, что «Сестра печали» — одна из лучших книг о войне, что «Девушка у обрыва» — лучшая повесть в знаменитом сборнике «Нефантасты в фантастике», помните, в «Библиотеке фантастики». И, кроме того, Шефнер был гениальным поэтом. Я тоже немножко был с ним знаком. Ну, «гениальный» — может быть, слово слишком сильное применительно к нему, потому что он был очень тихий человек, но некоторые его стихи останутся навсегда.

В этом парке стоит тишина,

Но чернеют на фоне заката

Ветки голые — как письмена,

Как невнятная скоропись чья-то.

Осень листья с ветвей убрала,

Но в своём доброхотстве великом

Вместо лиственной речи дала

Эту письменность клёнам и липам.

Только с нами нарушена связь,

И от нашего разума скрыто,

Что таит эта древняя вязь

Зашифрованного алфавита.

Может, осень, как добрая мать,

Шлёт кому-то слова утешений;

Только тем их дано понимать,

Кто листвы не услышит весенней.

Понимаете, это без отчаяния сказано, но с такой грустью невероятной! И потом, вспомните про двух стариков у телевизора: «…Маячит телебашня, // Как стетоскоп, приставленный к Земле». Потом это:

Я иду над зарытым каналом,

Я вступаю на старенький мост.

Он теперь над зарытым каналом,

Как тяжёлый ненужный нарост.

Сколько тысяч моих отражений

Там осталось в зарытой воде…

Неужели теперь, неужели 

Нет меня уже больше нигде?

И гениальное совершенно стихотворение — прямо сейчас разревусь! — «Город памяти». Помните: «Есть в городе памяти много домов…»? Оно без рифмы, рифма появляется в конце: «…Оглянемся, города нет за спиной. // Когда-нибудь это случится со мной». Про двойника замечательно, как он себя во сне увидел. Помните:

Он шагал к рубежу небосвода,

Где осенняя гасла звезда, —

И жалел я того пешехода,

Как никто не жалел никогда.