Трансвааль

— Нет, ты без утайки, Свёкор! Как же это выходит: в бога ты, говоришь, не веришь, а на могиле пои какой крест воткнул? Ты скажи!

— Это я делал, чтобы мой милый тестюшка но вставал из могилка! — объяснял Сваакер, грозя пальцем в сторону островка. — Я буду еще класть один большой плита, тогда будет совсем крепко!

Тут кто-то из мужиков сказал про Сваакера:

— Свят, свят, будто просвира, а поди укуси его он каменный!

Так и пошло ходить по уезду новое словцо о Вильяме Иваныче: каменная просвира…

После смерти отца Надежда Ивановна больше, чем прежде, замкнулась, холодное безразличие ко всему странно овладело ею, она как будто не жила на Трансваале. Анна Павловна непрерывно плакала, теряла остатки уважения к зятю, попрекая его всеми несчастьями, так что вскоре он решился на оправданный опытом шаг.

Он построил крытую повозку с низкими колесами, похожую на фургоны, в каких путешествуют бродячие цирки, нагрузил ее имуществом тещи и попросил Анну Павловну переселиться к родственникам в уездный городок.

Анна Павловна исполнила эту просьбу с облегчением. Уезжая, высунувшись из фургона и взглядом прощаясь с дочерью, она быстро перекрестила ее и сказала всего два слова:

— Значит, судьба…

По утрам круглый островок хоронит в своих ветлах ночную тень, и в ее мраке стройно белеет высокий крест.

Вильям Сваакер стоит на камне, подле мельничного става. Осанка его прочна и величественна, взгляд пристален и зорок.

Позади него разметнулись новые постройки. Их стены снаружи оклеены плакатами о налоге и кооперации, паукообразными попами и красными рожами деревенских кулаков. Когда помольщики не понимают значения плакатов, Сваакер объясняет его в духе времени. В конторе, в переднем углу перед иконой, вместо лампады подвешен молоток, и хозяин говорит о нем с умилением:

— Это — мой символ труд! Этот молоточек я начинал весь мой маленький культурный дело, мой Трансвааль!

В конторе за столом сидит барышня, привезенная из города. Справа от нее — ундервуд, слева — арифмометр. Барышню, кажется, придется скоро уволить, паделить коровой, гусями, мукой и отправить назад в город…

Иногда Вильям Сваакер посвящает в свои планы жену. Она сидит в темном углу комнаты, спрятавшись от неровного света электрической лампы. Сквозь нескончаемый стремительный шум динамо, долетающий со двора, едва различимы слова мужа:

— Надия, ты знаешь Осовня? Это — несчастный бедный деревня: каждый гроза он горит! Мужик совсем потерял голова — что делать? Я хочу делать в Осовня громоотвод. Мужичок будет немножко возить кремешок на станций, Сваакер будет делать громоотвод. А?

Надежда Ивановна молчит. Муж мурлычет песенку, потом мечтательно говорит:

— Культур!.. Сваакер будет делать электричество в каждый деревня… Весь уезд — Сваакер!

Он подходит к жене и настойчиво повторяет:

— Надин!.. Надин!.. Как ты думаешь, Сваакер может делать электричество весь уезд? Надин!

Тогда Надежда Ивановна, закрывая глаза, тихо и безразлично говорит:

— Мне кажется, Вильям, ты можешь все…

1925–1926