Транзит

– Я в этом не сомневаюсь. Я уже давно терпеливо занимаюсь подготовкой отъезда. Когда-нибудь и для меня найдется место на пароходе. Конечно, найдется! Только вот я никак не могу вспомнить, почему мне так неудержимо захотелось уехать. Видимо, я чего-то испугался. Или, вернее, поскольку я должен признать, что по натуре я человек довольно сильный и не пугливый, мне внушили, что я должен чего-то бояться. Меня заразили страхом. Но всей этой чепухой я уже сыт по горло. Собственно говоря, я так уже думал во время нашей последней встречи. А. теперь мне все это окончательно осточертело.

– Вы же знаете не хуже меня, что здесь вас никогда не оставят в покое.

– Раз уж непременно нужно куда-то ехать, то мне больше по душе другой маршрут. Начну с того, что завтра утром совершу весьма скромное путешествие. Сяду на электричку и отправлюсь в Экс. Там заседает немецкая комиссия. Я заявлю, что намерен вернуться на родину. Я хочу уехать в то местечко, где родился.

– Добровольно? Вы же знаете, что вас там ожидает.

– А здесь? Что меня здесь ожидает? Вы, быть может, слышали сказку про мертвеца? Мертвец этот ждал на том свете, чтобы господь решил его участь. Ждал год, десять лет, сто лет. Тогда он принялся умолять, чтобы решили наконец его судьбу. Он не мог больше выносить этого ожидания. Ему ответили: «Чего ты, собственно говоря, ждешь, ты ведь уже давно в аду». Вот он, ад – дурацкое ожидание неизвестно чего. Разве это не адские муки? Война? Она настигнет вас и за, океаном. Я уже сыт по горло, Я хочу домой.

III

А я отправился в испанское консульство и стал в очередь транзитников. Огромный хвост выходил далеко за порота. Люди, стоявшие передо мной и за мной, рассказывали о том, что испанские транзитные визы в конце концов выдают, но обычно перед самой отправкой парохода, и уже физически невозможно вовремя добраться до Лиссабонского порта…

Я ждал своей очереди так терпеливо, как ждешь, когда ожидание становится самоцелью, а то, чего ждешь, неосуществимо. Видно, я успел обжиться в аду, о котором говорил в кафе «Сен-Фереоль» мой лысый знакомец, потому что ад этот не казался мне таким уж чудовищным по сравнению со всем, что я пережил и что мне еще, видимо, предстояло пережить. Наоборот, в нем было вполне сносно, прохладно, и к тому же стоявшие впереди и сзади меня наперебой рассказывали всевозможные истории.

Часа через два я вошел в ворота испанского консульства. За мной уже выстроился длинный хвост вдоль всей улицы. Пошел дождь. Прошло еще два часа, прежде чем я попал в приемную консульства. Не знаю, в силу какого таинственного закона я оказался перед тощим чиновником с желтым продолговатым лицом и тонкими губами. Он обратился ко мне не слишком вежливо и принялся не спеша расспрашивать, словно за моей спиной не стояла длиннющая, вытянувшаяся до следующего квартала очередь транзитников. Да, впрочем, он ее, наверно, никогда и не видел, потому что всегда сидел в помещении, а очередь стояла па улице. Он взял мои документы и стал перелистывать какую-то пухлую книгу. Было похоже, что он ищет там имя Вайделя. Как может бедное, забытое всеми имя, которое произносит разве что мать, если она еще жива, оказаться в этой книге? Однако оно там оказалось. Мрачная улыбка скривила губы испанского чиновника. Он вежливо сообщил мне, что мое ходатайство бесполезно, что мне никогда не разрешат проезд через Испанию.

– Почему? – спросил я.

– Это вы сами должны знать.

– Я никогда не был в вашей стране, – возразил я.

– Вы можете причинить вред стране, даже не ступив на ее землю.

Чиновник весьма гордился тем, что в его власти было отказать в выдаче транзитной визы. Ему, видно, когда-то довелось лизнуть пирог власти кончиком языка, который я все время видел, пока он говорил. Власть явно пришлась ему по вкусу. Но что-то в моем лице ему определенно не понравилось. Быть может, появившееся вдруг выражение радости, которое его удивило и испортило ему все удовольствие. «Значит, – подумал я, – Вайдель не только прах, не только горсточка пепла, не только бледное воспоминание о запутанной истории, которую едва ли смогу теперь пересказать, как те сказки моего детства, что рассказывали мне в сумерках, когда я еще не совсем спал, но уже и не бодрствовал. От Вайделя осталось еще нечто настолько живое, что его боятся, что перед ним закрывают границы, что ему не разрешают въезд в страну». Видимо, все дело было в той новелле, на которую намекал американский консул. С какой охотой я бы ее прочитал. Быть может, она тоже превратилась в пепел, но. здесь Ванделю ее не простили.