Транзиция

Мы существуем в бесконечности бесконечностей, и каждая мимолетная мысль или неосознанное действие влияют на наши жизни, прокладывая изменчивое русло сквозь мириады вероятностей бытия. Лежа в палате, я вспоминаю о действиях и решениях, из-за которых попал сюда, воссоздаю последовательность мыслей и событий, оканчивающуюся – в данный момент – на том, что де́ла важнее и конструктивнее, чем размышлять обо всей этой цепочке случайностей, у меня нет. Столько времени на раздумья я еще не тратил никогда. Больничная койка, палата, обстановка в клинике весьма этому способствуют. Здешние декорации внушают спокойствие, создают впечатление чего-то незыблемого и надежно обслуживаемого, без видимых признаков упадка, энтропии. Я чувствую не угасание, а свободу мысли.

В Детройте я играл в пинбол, в Иокогаме – в пачинко [15], в Ташкенте – в багатель [16]. Все три игры завораживали меня непредсказуемостью, которую порождала четко выстроенная, филигранная система, когда блестящие стальные шарики, отскакивая в разных направлениях, в конце концов неизменно поддавались силе гравитации.

Аналогия с человеческой жизнью тут, пожалуй, даже слишком очевидна. Игра в общих чертах показывает нам, что такое судьба и как мы ей следуем. Аналогия, конечно, приблизительная, ведь наша среда обитания гораздо сложнее, нежели булавки, бамперы и стенки, от которых со стуком отскакивают шарики. Наша жизнь больше походит на перемещение броуновских частиц в дымовой камере, к тому же мы хотя бы номинально обладаем свободой воли, – однако в качестве упрощенной модели игра в пинбол вполне годится. Так мы можем составить представление о вещах, которые слишком грандиозны, чтобы понять их в первозданном виде.

Когда-то я много путешествовал, выполняя поручения организации, именуемой «Надзор». Это было моим призванием. Тем, к чему я стремился, к чему меня готовили другие люди и судьба. Я странствовал по многим мирам, катался на гребне переменчивого, бесконечно ветвящегося бытия, скользил сквозь спектры стабильного/нестабильного, замкнутого/открытого, банального/экстравагантного, дружелюбного/жестокого и так далее; познал все градации шкал, которые мы выработали, чтобы оценивать и систематизировать миры или группы миров. (Мир, где я сейчас нахожусь, – стабильный, замкнутый, банальный, дружелюбный. Ваш мир такой же, только ближе к жестокому концу спектра. Причем изрядно. К несчастью, у вас была всего одна митохондриальная Ева [17], и покладистым нравом она, похоже, не отличалась. Может, вулканы так на нее повлияли или что-то еще.)

Конечно, здесь я никому об этом рассказать не могу, хотя, призна́юсь, подумывал. Если не на родном языке, то на английском или французском, которые хорошо изучил и активно использовал во время службы. С большой вероятностью никто бы не понял ни слова, но все равно это было бы опрометчиво. Я стараюсь не расслабляться, даже в мелочах. До сих пор я боялся и подумать о прошлой жизни, хотя теперь полагаю, что мною двигали предрассудки.

Рано или поздно воспоминания меня настигнут.

Надеюсь, та птичка вернется.

Эдриан

Полагаю, мистер Нойс в каком-то смысле заменил мне отца. Честный малый, чего тут добавишь? Как говорится, «старые деньги» – на тот момент я еще не обзавелся такими знакомствами в Сити. Да и в принципе, честных людей встречал нечасто.

Я продавал его сыну Барни столько снега, что засыпало бы весь город, хотя мистер Н. вряд ли был в курсе. Нет, понимал, конечно, что парень у него знатный нюхач, ну, или догадывался – умный же дядька, мозги на месте, – просто едва ли Барни рассказывал, кто именно подгоняет ему львиную долю наркоты.

Когда я решил заняться чем-то более респектабельным, то чуть ли не первым делом предложил Барни в качестве ответной услуги свести меня с отцом. Барни крупно мне задолжал, и вместо того, чтобы потребовать деньги, я напросился к ним на загородный уик-энд в кругу семьи. Я думал, Барни отметет эту затею, а он, наоборот, за нее ухватился: «Конечно-конечно! К нам куча народу приедет на выходные. Ты тоже подгребай. Почему бы и нет?» Я даже испугался, не продешевил ли, но решил плыть по течению.

Мы с Барни хлестали «Боллингер» в недавно открытом шампань-баре в Лаймхаусе: вокруг блестящий хром и состаренная кожа, мы оба нервные и болтливые, после того как закинулись коксом. Все время барабаним пальцами по столу, неистово киваем и прочая лабуда. Я принял куда меньше, чем он, но для меня обычное дело – подражать тем, кто рядом, пусть даже по факту я совсем в другой кондиции. Однажды меня назначили трезвым водителем, и я всю ночь не пил ничего крепче минералки с газом – и никакой наркоты! – а в итоге ребята отобрали у меня ключи от машины, потому что я путался в словах, нервно хихикал и лыбился.

То же и с порошком. Я принимаю немного, чисто за компанию, пока друзья закидываются по самое не могу, а в итоге становлюсь таким же дерганым и взбудораженным, как они.