Трапеза

Откуда-то сбоку вывернула ему навстречу деваха. Простоволосая, растрепанная, на красивом молодом лице блестят слезы. Егор поначалу решил, что она сейчас мимо промчится, не обратив на него внимания, но не тут-то было.

— Мамка моя просила передать, — пробормотала баба, пряча заплаканные глаза. — Говорит, до меня у нее была еще дочка. Так в голодный год Хромыч привел откуда-то двоих черных стариков, и они девочку купили…

Егор усмехнулся. На этот раз удалось без проблем, хотя в шее шевельнулась острая, горячая боль.

— Это не они купили, — сказал он, не прекращая улыбаться. — Это мать продала. Ее грех. Не вешай на старика лишнего.

Баба закрыла лицо ладонями и отвернулась. Егор поднял руку, чтобы коснуться ее плеча — сам не знал, зачем — но потом повернулся и зашагал к избе чертятника. Быстрее, быстрее, чтобы никто больше не успел возникнуть на пути. Широкая улыбка так и кривилась на его лице, а жгучая боль в шее становилась с каждым движением все сильнее.

Калитка была распахнута, дверь висела на одной насквозь проржавевшей петле. На завалинке сидел дед, плечистый и могучий, как медведь. Недобро оглядев приблизившегося Егора из-под косматых бровей, он буркнул:

— В бане!

— Что?

— В бане помирает дружок твой. В избе нельзя ему.

— Лады, — пожал плечами Егор. — А ты, дедушка, зачем тут?

— Бабу свою жду, — невозмутимо ответил тот. — У нее есть, что сказать гаду на прощанье.

Егор кивнул и шагнул в калитку. Дед скрипуче крикнул ему в спину:

— Не вздумай ее коснуться! Слышь!

Путь к бане был выстлан трухлявыми черными досками. Они огибали дом и, пропетляв среди бурьяна, приводили к маленькому замшелому срубу. Крохотное окошко оказалось забито изнутри. Пришлось согнуться почти вдвое, чтобы протиснуться в дверь.

Мрак внутри царил особенный, вдвое гуще обычного отсутствия света. Несмотря на то, что помещение было не больше пяти шагов в длину и ширину, открытой двери не хватало, чтобы вытащить из темноты противоположную стену. А именно у нее и находилась широкая лавка, на которой стоял грубо сколоченный деревянный гроб.

В нем лежал, до середины груди укрытый льняной простыней, сухонький мужичок с острым кривым носом и перекошенным ртом. Он был еще жив: взгляд налитых кровью, выкаченных глаз метнулся к вошедшему, замер на секунду, потом вернулся назад, заскользил по закопченному потолку. Руки его, кажущиеся совершенно черными в этой тьме, беспрерывно шарили по простыне, кадык ходил вверх-вниз, но из чудовищно изогнутого рта не вылетало ни звука.

Над умирающим стояла старуха, опиравшаяся на сучковатую палку. Она неотрывно смотрела в его страшное лицо — так же, как Митька вглядывался в лицо Егора несколькими часами ранее. Она впитывала, запоминала, забирала с собой страдания еще дышащего мертвеца, чтобы потом, когда его тело станет просто мясом и погрузится в землю, иметь возможность снова и снова переживать их, разглядывать, как драгоценные бусы или детские рисунки.

Хромыч внезапно вздрогнул всем телом, слабо застонал, протянул руку к старухе. Та отшатнулась, как от огня, испуганно зашипела. Колдунов нельзя касаться, пока они помирают, это каждый знает. Дотронешься, и все его грехи мгновенно на тебя переползут, а он мирно отойдет, погубив напоследок еще одну душу.

Рука бессильно опустилась на покрывало, впилась пальцами в чистую ткань.

— Погань, — процедила старуха. — Чтоб ты так тыщу лет подыхал! На том свете для тебя уже костры разожжены. Чуешь вонь? Это котел с серой, в которой тебя варить будут, сучье отродье. Котел с серой!

Она плюнула Хромычу на лоб и, резко повернувшись, вышла из бани, не коснувшись и не заметив Егора. А тот кое-кого заметил. Двое бесов уже были здесь, застыли возле умирающего: один в изголовье гроба, второй — в ногах. На головах громоздкие маски невиданных зверей: рогатый волк и корова с кабаньими клыками. Такова сущность всякой нечисти: личина под личиной, без собственного «я», без истины. Что напялят на себя, то за лицо и сойдет. Даже та пакость, копошившаяся раньше под их человеческими чертами, тоже подделка. По-другому не бывает.

Когда шаги старухи стихли за калиткой, бесы зашевелились и стащили маски.

— Фу, стерва! — проворчал один. — Ноги затекли.

— Утомила, — согласился второй, потом наклонился над Хромычем. — Глянь, раб божий-то, кажись, того… преставился.

И оба дружно расхохотались.

Егор прошел в угол, опустился на пахнущие капустой доски. Отсмеявшись, бесы повернулись к нему:

— Слушай, мы сейчас по делам, а ты тут оставайся.

— Хорошо.

— Сторожи нашего ненаглядного. Если что, с тебя спросим. Такое угощенье…

Егор кивнул.

* * *