Трава была зеленее, или Писатели о своем детстве

— Ты просто не готовился, Постников, — сказала учительница, повертев в руках красную ручку. — Так я и думала.

— После миллиарда идет число, которое называется — биллион, — выручил меня Вадик Сорокин. — Это миллион миллионов.

— Правильно, Сорокин, — кивнула Вера Ивановна. — Ну а дальше какое число следует?

— А дальше идет — триллион! — тихо подсказала Галя Огурцова.

— Правильно, — обрадовалась учительница. — А ну-ка, напиши на доске это число, — попросила она. — И тогда поставлю тебе тройку, — пообещала Вера Ивановна.

— Я не помню, сколько у триллиона нулей, — честно признался я, потупив глаза.

— Триллион — это единица с двенадцатью нулями, — подал голос хорошист Саша Самсонов со второй парты.

— А есть число больше триллиона? — спросила учительница.

— Нет, — уверенно ответил я.

— Опять неправильно, Постников. Есть!

— Гугол! — сказал с последней парты Павлик. — Я в книге читал. Это единица со ста нулями.

— Молодец, Павлик, ставлю тебе пять, — улыбнулась строгая математичка. — Сразу видно, что много читаешь.

— Ну, гугол — это уж точно самое большое на свете число? — с надеждой спросил я. — Больше не бывает?

— Нет, — снова покачала головой учительница. — Есть, Валентин, и покрупнеее числа, чем гугол. — Так, ребята, кто из вас знает?

— Я знаю, — сказала Света Пятеркина. — Самое больше на свете число это — центаллион. Это единица и целых триста три нуля. Верно?

— Правильно, — обрадовалась учительница. — И все же есть на свете самое большое на свете число. Оно больше, чем центаллион. Это число называется зиллион!

— А это сколько? — спросил весь класс хором. — Сколько там нулей?

— Это так много, что точно никто не знает, — ответила Вера Ивановна. — Но вот ученые иногда говорят: «В космосе звезд так много, что пересчитать их невозможно. Их там целый — зиллион!»

— И песчинок на морском пляже, — тоже зиллион, — сказал Вадик.

— И капелек воды в океане — зиллион! — закричала Настя Кубышкина.

— И снежинок зимой — зиллион, — добавил Павлик.

— Значит, все то, что невозможно сосчитать, можно смело называть зиллионом, — вставила отличница Света Пятеркина.

— А самое маленькое на свете число какое, ребята? — спросила Вера Ивановна.

— Ну, это просто, — обрадовался я, — это единица!

— Верно, Постников, — кивнула учительница. — Вот ее мы тебе в дневник и поставим. — А когда будешь готов к уроку, я тебе обязательно поставлю оценку повыше. Хоть целый зиллион пятерок! Обещаю.

Военная хитрость

Домой мне идти не хотелось. Еще бы — получить двойку по географии в самом конце четверти! Что сейчас будет???

— Ну-ка, Валентин, покажи дневник! — приказал мне отец, словно почувствовав мое настроение.

— Двойка! — воскликнула мама.

— Какой ужас! — крякнул с досады дедушка.

— В конце четверти! — рассердился отец.

— Вот негодник! — добавила бабушка. — Пороть его нужно!

— Точно! — сказал папа. — Я давно собирался это сделать, да все руки не доходили. А теперь, думаю, самое время.

— Давно пора его отлупить, — вставил слово дядя Сережа.

— Бить детей непедагогично! — на всякий случай напомнил я.

— Еще как педагогично! — сказала мама. — Только не бить, а лупцевать его нужно, и непременно ремнем.

— Я, когда был маленьким, нас, деревенских мальчишек, в деревне драли как сидоровых коз, — вспомнил дедушка. — И непременно березовыми розгами. Смочат их в соленой водичке и давай нас, родненьких, драть. Мы сразу шелковыми становились.

— А в нашей деревне это называли охаживать, — вспомнила бабушка. — Меня мать за любую шалость тут же полотенцем по попе охаживала.

— И нас мутузили, — добавил отец. — Учитель говорил, что детей непременно мутузить нужно.

— Не мутузить, а стегать, — напомнил дедушка. — На Руси не мутузили, а стегали детей.

— Не стегали, а тузили, — поправила мама.

— Что это еще за слово такое — тузить? — удивился папа. — Испокон веков детей ремнем колошматили.

— В деревне обычно молотили! — упиралась бабушка. — Положат поперек лавки и давай молотить розгами.

— Правильно, розгами, — кивнул дядя. — Только не молотили, а дубасили. Мне мой дед всегда по субботам говорил: «Ну что, Сережка, пойдем в сарай за розгами, я тебя сейчас дубасить буду».

— Верно, — кивнула бабушка. — В деревнях всегда по субботам детей пороли. За всю неделю разом. Чтобы наука была. А вы Валентина не порете, вот он и зачастил в школу за двойками. Пороть его нужно.

— Нужно! — кивнул отец. — Только правильнее все же сказать не пороть, а шлепать.

— Шлепать — это не наказание, — улыбнулся дед. — Нужно ему шею намылить. Или бока намять.

— Ну, вот еще чего придумал! — разозлилась бабушка. — Где это видано — малому дитю бока мять.

— Это просто такое выражение, — стал оправдываться дедушка. — Мой отец, когда сердился, всегда говорил нам с братом, что сейчас он нам бока намнет или шею намылит.

— А у нас в школе, когда я учился, говорили, что нас сейчас вздуют, — вспоминал дядя. — Или накостыляют. Старшие ребята нас, малышей, ловили и могли накостылять за баловство.

— Интересно, а почему раньше говорили накостылять? — отвлеклась от обеда мама.