Трава поет

Ранним утром, когда Дик уходил в поля, Мэри прогуливалась, мягко ступая по песку возле дома, вглядываясь в синий купол неба, от которого веяло свежестью, словно от кубиков льда. Над ее головой синела бескрайняя высь, незамутненная ни единым облачком, которые должны были появиться только через несколько месяцев. Почва все еще хранила ночную прохладу. Склоняясь, Мэри дотрагивалась до земли, касалась грубых кирпичей дома, ощущая пальцами холод и влагу. Чуть позже, когда становилось теплее и солнце, казалось, жарило совсем как летом, Мэри проходила чуть вперед и вставала под деревом, растущим на краю прогалины (далеко углубляться в буш она боялась), где и отдыхала в густой тени. Сквозь плотную желтовато-зеленую листву у нее над головой виднелось голубое небо, а ветер был порывистым и холодным. Потом небосклон, на который словно набрасывали толстое серое одеяло, неожиданно делался ниже, и на несколько дней мир полностью менялся. Начинал моросить дождь, и становилось по-настоящему холодно: так холодно, что Мэри приходилось надевать свитер. Она тряслась в нем, наслаждаясь этой дрожью. Впрочем, такая погода стояла недолго. В течение получаса густая серая пелена истаивала, в прорехах показывались синие просветы, после чего, казалось, небо обратно взмывало ввысь, оставив после себя рассеивающиеся тучи, а потом они полностью растворялись, и все возвращалось на круги своя. Солнце сверкало и сияло, но в нем не чувствовалось угрозы, это было не октябрьское солнце, коварное, лишающее сил. В воздухе ощущались легкость и веселье. Мэри казалось, что она словно выздоровела — почти. Она практически становилась такой, какой была раньше, — живой и полной энергии, — однако в выражении ее лица и в каждом ее движении прослеживалась настороженность, свидетельствовавшая о том, что она не забыла — жара вернется. Мэри полностью отдавалась трем чудесным зимним месяцам, когда страна была избавлена от удушающего кошмара. Даже вельд выглядел иначе, расцветая на несколько коротких недель красным, золотым и желтовато-бурым, прежде чем деревья успевали слиться в единую массу зеленого. Казалось, зима приходит специально для Мэри, для того чтобы вдохнуть в женщину новые силы и спасти ее от безнадежной скуки. Мэри чувствовала, что зима принадлежала ей. Это не ускользнуло от внимания Дика, который после побега был очень заботлив — поскольку возвращение Мэри сделало Тёрнера ее вечным должником. Будь Дик человеком злопамятным, он бы, возможно, охладел к жене. Побег был очень простым способом подчинить Дика себе — именно к этому способу прибегают женщины, чтобы одержать победу над мужьями. Но подобное даже не приходило ему в голову. Кроме того, к побегу Мэри подтолкнули совершенно искренние побуждения, хотя он и имел последствия, которые смогла бы предугадать любая умная женщина. Дик сделался нежным, терпеливым, он сдерживал себя и был рад видеть, что Мэри начала новую жизнь, наблюдать, как она с большим удовольствием ходит по дому, что черты ее лица смягчились, став более милыми, словно она осталась верной другу, которому, как она знала, предстояло ее покинуть. Дик даже снова попросил жену ездить с ним в поля, он чувствовал необходимость быть с ней рядом, поскольку втайне страшился, что в один прекрасный день, пока он будет отсутствовать, Мэри снова исчезнет. Несмотря на то что их брак обернулся полным фиаско и между супругами не существовало подлинного взаимопонимания, Дик привык к подобному одиночеству вдвоем, которым становится каждый брак, даже и неудачный. Он не мог вообразить себе, как вернется в дом, а там — не будет Мэри. В этот короткий период Дик находил очарование даже в ее вспышках гнева, направленных на слуг; он был рад, что к жене возвращаются силы, которые находят выход в скандалах, что она закатывала туземцам за проступки и лень.