Трава, пробившая асфальт

 Ничего не скажешь, железная логика у наших нянь! А то, что у меня застудятся все косточки и впоследствии измучают болячки, приобретенные в раннем детстве, в том числе и на этом самом крыльце, им и в голову не приходило. Вероятно, никто из них и просто не мог предположить, что жалкая уродинка, которую всю постоянно дергает и коверкает, доживет до зрелых лет. И уж никто не мог и помыслить, что она вырастет, выправится, добьется снятия неверного диагноза «олигофрения», будет писать книжки для детей, публицистические статьи для взрослых и станет членом Союза писателей России… Но тогда перед ними была лишь маленькая калека, пытающаяся выжить, несмотря на несправедливую жестокость взрослых.

 После ужина ребятня еще часок гуляла на улице, а я уже лежала на своей кровати и смотрела на противоположную стену, которая становилась зловеще красной от заходящего солнца. Я закрывала глаза и чувствовала, как меня затягивает смертельная тоска.

 В такие минуты я старалась припомнить до мельчайших подробностей свою домашнюю комнату дома, свой дворик, свою постель, свой прежний мир, в котором не было место изматывающей тоске…

Хочу черемухи!

 Я видела в своих горьких воспоминаниях, как вьется дорога между двумя рядами деревянных домиков на окраине города Сталинска, который впоследствии вновь переименуют в Новокузнецк. И как бежит дым из трубы одного из них — домика, в котором я родилась.

 Наш дом не был новостройкой — дед с бабой, поженившись, купили его готовым. Добротный и удобный, с двором, садом и огородом. Там прошло мое детство, я была весела, резва, шаловлива, капризна, как все дети. Различие с другими детьми состояло лишь в том, что доступ в окружающий мир был для меня ограничен. Я не задумывалась тогда специально, что испытывает ребенок, находясь в тисках физической ограниченности, как переносит эти ограничения, удобно ли ему жить, и вообще, что такое маленький инвалид в нашем обществе?

 Попробую восстановить в памяти некоторые подробности тех лет — наверное, самых счастливых для меня, потому что потом жизнь превратится в многолетнюю войну за место под солнцем, за право быть ЧЕЛОВЕКОМ со всеми последствиями, вытекающими из этого слова по смысловому определению и божьему замыслу. Борьба за мои законные права, заниженные людским равнодушием.

 Итак, вьется пыльная незаасфальтированная дорога вдоль деревянных домиков. У некоторых из них еще не потемнели бревна — их поставили совсем недавно. У одного из домов через невысокий штакетник клонится на обочину дороги зелень небольшого сада с роскошными георгинами.

 Я стояла и смотрела на сломанные цветы. Понимала, что меня отругают, если увидят. Попыталась наклониться и поднять сломанные георгины, но ходунки не позволили это сделать. Я с ненавистью посмотрела на узкую калитку сада, через которую победно пролезла три минуты назад. Можно попробовать незаметно выбраться и, хотя все домочадцы знают, что цветы ломаю только я, как-то отвертеться, но…

— Томка, кто помог тебе сюда забраться? — качает головой отец. — Вот посмотри, ты опять сломала цветки, а мама так их выхаживает. И как пролезла-то? — Ты сам мне показал, как сюда забираться, — надувшись и приготовившись расплакаться, бубню в ответ. — Когда же я тебе показывал, как сюда можно забраться? — отец от удивления даже перестает сердиться.

— А когда мамка клубнику-викторию пошла полоть, — поясняю и вижу изумление на отцовском лице. В тот день отец проявлял фотографии, а я крутилась возле него и мешалась, то стол качну, то под руку толкну. Когда по моей вине смазались две или три фотографии, у него лопнуло терпение, он утащил меня к матери в сад, и я запомнила, как боком втаскивал ходунки в узкую калитку.

 Будучи очень сообразительной, я проделала это самостоятельно, приподняв один бок ходунков, и постепенно втиснула их в злосчастную калитку сада.

 В какое-то мгновение застряла, но, раскачав ходунки, смогла выбраться. А ведь калитку в сад специально сделали узкой, чтобы я не могла пробраться через нее без посторонней помощи.

 Отец возмущенно схватил сзади ходунки и вытащил их вместе со мной, орущей на весь двор.

— Хочу черемухи! — заорала я.

— Я тебе сейчас сам нарву, только не ори, — обещает отец, чувствуя на себе любопытные взгляды прохожих.

— Сама хочу нарвать! — дохожу я до поросячьего визга, но, чувствуя, что ходунки продолжают вместе со мной неумолимо плыть в отцовских руках к сеням дома, сдаюсь.

— Пап, я больше не буду, отпусти! — ходунки плавно опускаются на землю.

— Том, скажи, зачем я, по-твоему, сделал калитку в сад узкой?

— Чтоб мы с Серегой не лазили, — отвечаю я, упомянув двоюродного брата, на полтора года младше меня.

— Ну, если Сергей один войдет в сад, он не сломает цветы, а вот ты своими ходунками все попортишь. Поняла? — спрашивает отец.

 Я покорно киваю головой.

— Гуляй во дворе, и чтобы ни в саду, ни в огороде я тебя больше не видел. Увижу, что ты опять куда-то залезла, посажу в коляску, — ставит условие отец.

 В ответ я фыркаю, но протеста не выражаю — сидеть в коляске радости мало, я не могу в ней передвигаться самостоятельно.