Трава, пробившая асфальт

 Как-то меня надо было помыть. Тетя Маруся, обработав ванну, посадила меня в нее. Видимо, ванна еще не согрелась, и меня свела спастика — все тело скрючилось. У меня в ПНИ от постоянного стресса, естественно, обострились и спастика, и гиперкинезы.

 Тетя Маруся прикрикнула:

 — Щас как дам шваброй — сразу распрямишься!

 От этого неожиданного окрика я расплакалась, но нашла в себе силы сквозь слезы выдавить улыбку, простить ей окрик. Я видела, что и тете Марусе не по себе, стыдно за срыв. И срыв-то не со зла, а от плохого самочувствия.

 Я старалась поменьше досаждать Марусе просьбами. Если видела, что моя кормилица не в духе, не приставала к ней. Но как в моем бедственном положении не обращаться к человеку, от которого зависишь во всем? Ну, иногда от обеда откажусь или промолчу полдня и вижу, что все довольны: молодец, Томочка, ничего не просит!

 Однако лежать в палате, созерцая стены и потолок, или сидеть на улице, куда тебя вынес кто-нибудь из персонала, было ужасно. Слава Богу, через год после моего поступления в ПНИ, наконец-то выдали коляску, и я смогла хотя бы бывать в коридоре.

 Попытка вырваться из ПНИ

 На меня сплошняком падали неприятности. Всего и не опишешь. И не хочется. Я услышала от медиков, что в Инском доме-интернате для престарелых и инвалидов созданы хорошие условия для колясочников моего типа, с парализованными конечностями. Попроситься туда? Но это не ПНИ, а стационар для инвалидов без умственных отклонений. Для перевода туда нужно получить заключение врача. Я долго колебалась, заранее предполагая отрицательный ответ врача. И все же решила повоевать за свое будущее. Долго готовилась к встрече с врачом, и этот день настал. Я заехала в медпункт, где прием вела врач из города. Как ни странно, а может, и символично, но врача звали тоже Тамарой — Тамара Федоровна.

 Пожилая дама в очках, крашеные рыжие волосы, непроницаемое лицо. Смотришь на нее — и ощущение, что это не лицо человека, а восковая маска. Может, врачи, общаясь с нами, сложными инвалидами, специально прячут истинное лицо? И вот сижу перед ней, внутри себя чувствую противный холодок, начинаю волноваться, все убедительные слова и весомые аргументы, приготовленные с вечера, разбегаются в стороны.

 — Как зовут? — чуть заметно пошевелив тонкими губами, спросила врач.

 — Тамара, — ответила я. Хотелось добавить «ваша тезка», чтобы стать поближе, но выражение лица Тамары Федоровны было непробиваемым.

 — На что жалуешься?

 — Я не жаловаться приехала, мне надо с вами поговорить. Хочу попросить вас дать мне медицинское заключение о том, что я могу находиться в доме инвалидов общего типа. Мне хочется переехать в Инской дом-интернат. Там много подобных мне людей на колясках и удобств там больше, и уход лучше. Там много молодых, мне там будет интереснее жить и, может, удастся продолжить учебу, мне ведь всего двадцать лет.

 — Ты училась? — спросила она, глядя на меня в упор и держа перед собой мою историю болезни.

 — Да, но, к сожалению, у нас в детдоме не было регулярных занятий. В истории болезни должно быть написано про мою учебу, воспитатели в детдоме делали записи, кто сколько освоил учебной программы. И там должна быть моя характеристика.

 Тамара Федоровна пролистала мою историю болезни и, пожав плечами, сказала:

 — Тут нет никакой характеристики. Ты сколько классов окончила?

 Я стушевалась, не зная, что ответить. Начать рассказывать, что я не хуже ходячих осваивала учебную программу, что я самостоятельно изучила физику за шестой класс, и вдобавок перечислить ей законы физики? Только вряд ли она сама их помнит в таком возрасте. И тут я вспомнила про тетрадку со своими стихами, предусмотрительно прихваченную на беседу с врачом.

 — Я даже стихи сочиняю. Вот! — И протянула дрожащей рукой тетрадь.

 Тамара Федоровна заглянула в тетрадь, перевернула пару страниц и подала мне назад. Но я не смогла взять ее в руки — от волнения усилился гиперкинез.

 — Свои стихи ты можешь читать своим друзьям. А заключения такого дать не могу. Тебя же всю дергает, а это признак психического заболевания, — оглоушила меня моя тезка. Я в очередной раз почувствовала, как из-под меня уплывает земля и душа каменеет от безнадежности.

 Мне кажется, ни один врач не имеет право вот так ломать человека. И без того тяжело, что ты не похож на других, на нормальных-здоровых, что у тебя существенные отклонения и в здоровье, и во внешнем облике. А от такого категоричного врачебного заключения, да еще в такой резкой форме, да высказанного столь недоброжелательным тоном тут же хочется покончить с собой. Особенно если ты не придаешь значения своему пребыванию на земле, если оно тебе и самому в тягость...