Травень-остров

Провинился Хальфдир перед степняком, и крепко провинился. Там же, на Вельхском Бреге, штурмом взял городок, допрежь гурцатовской тысячей захваченный. Лихо взял, слов нет: с семью кораблями ночью подошел, по свежему ветру, в дождь проливной, да и высадился на причалы. Степняки — воины гораздые, но тут спасовали: нет равных сегванам в береговом да городском бою. После прислал один боярин гурцатовский — хаганами они прозываются у степняков — послов к Хальфдиру, кунса сегванского пугать надумал. Куда там! Ни городка не увидел, ни послов. Кунс свое из города забрал, людей — всех до единого, кто только пожелал, — кораблями на север увез. Две тысячи душ со скарбом и скотиной. Своей казны не пожалел, калейсов и вельхов нанял перевозчиками. После же городок сжег и сам ушел. Степняки, понятно, тот город потом еще раз сожгли и всех, кто живой еще был, до единого вырезали. Ничего от городка не осталось, даже имени. А Гурцат Хальфдира-кунса по сей день в той самой тысяче числит, кою казнить следует за убийство послов.

А Прастен Вилкович такожде не лыком шит был. Понимал, что кунс у него выпрашивать станет: дескать, время лихое, пора власть в Галираде брать да мести степняков метлой поганой обратно в их ковыли да бурьяны. Нечего сказать, ловко! Только двоим на такой лавке не усидеть — больно узка. Степняков теперь тронуть — допрежь срока головы не сносить. А так, глядишь, и обойдется: в Нарлак пойдут вороные кони, або на юг, к шаду, а то в вельхских да веннских чащобах завязнут — все мимо Галирада!

А вот кунса егозливого тронуть давно следовало. Прастен на встречу явился, послушал кунса, про Ранкварта рассказал в сотый раз: горяч был сородич Хальфдиров, за то кнесу нравился, потому и отпустил его кнес с миром в тот раз, отлаял только. А как ясно стало, что нового от Хальфдира ждать нечего, показал боярин сегвану свою силу, яко не один пришел. Кунс сегванский, особливо из островных, тож без дружины не ездит, только у Прастена людей поболее обыкновенного оказалось. Вот и вся недолга.

И вот тебе на! Едва вид появился на то, чтобы кунса злокозненного единым ударом порешить, как встрял щенок неумытый, венн, да мечишко свой подставил! И верно подставил — как раз, чтобы его боярский клинок прямиком в пол ушел щепки рубить, ровно топор! А кунсу того и надо было: опять вывернулся, а венна в подпол куда-то запрятали. Ничего, найдется! Вот кто Гурцату ровня! Как полезет он в веннские чащобы, так и завязнет там по уши со всеми своими тьмами-тьмущими. А веннам как с гуся вода, они и не такое видели — выживут.

Примерно так мыслил боярин Прастен, тесня горстку сегванов к стене под лестницей. Трое уж были изранены и сопротивлялись едва. Один только злобный Хальфдир-кунс по-прежнему был невредим. Он один, пожалуй, и был виной тому, что мечи до сих пор звенели. Умел сегван ратоборствовать, и годы ему не были помехой.

Сольвенны тем временем высыпали на двор и окружили дом. Сунулись было в дверь, что, мнилось, вела внутренними покоями как раз к той щелке под лестницей, куда венн провалился, да только дверь крепкая оказалась, дубовая, в четыре слоя крест-накрест положенных: такую и топором не вдруг пробьешь! Достать бы сегванов сзади, но видит око, да зуб неймет!

Тем временем двор погоста, где только недавно было тесно от зевак да проезжего народа, как-то скоро опустел. Кмети, разгоряченные боем, оглянулись да и поняли, что кроме них остались на сто шагов вокруг одни груженые возы, два охранника да трое вельхов, из Галирада с торгов возвращавшихся. Похмельны были купцы, вот и прохлаждались, дремали в тени под навесом, так что даже драка их не тревожила.

— Куда люди-то все подевались? — подскочил молодой смазливый воин к охраннику — грузному и кряжистому сольвенну, точно из деревенских, кой в отцы молодцу годился.

— Поработали свое, теперь отдыхают, — раздумчиво ответил дядька, смерив медленным ленивым взглядом спрашивающего. — Не всем же дурью маяться, — прибавил он весомо.

Едва парубок разинул рот, чтобы воздать деревенщине за дерзость, как тот, уже будто бы отворачиваясь от непрошеного собеседника, сделал невнятную отмашку.

— Вон, оглянись, тебе и люди, — молвил он, так же лениво, по-рыбьи, глянув куда-то кметю за спину.

Молодой обернулся да и охнуть не успел: там, куда он обернулся, словно из-под земли вырос целый рой сегванов, будто разом с десяток кораблей прям посуху к погосту подошли. Шли сегваны, щитами, шеломами да кольчугами блестя, излюбленным своим порядком, по шестнадцать: один впереди, потом двое, трое, четверо, потом опять трое, двое и снова один, наконец. Такой строй легко отбивал все наскоки с любой стороны, запросто на самом худом бездорожье разворачивался, двигался скоро и протыкал, точно шило тонкую кожу, щитовую стену.

Не успел парень крикнуть, как сверху, будто с неба, упало что-то тяжкое, прямо по темени. В глазах потемнело, и он рухнул на траву.