Травень-остров

Внутри Зорко нашел охапки сена, довольно старого впрочем, дрова и хворост в количестве достаточном, чтобы провести одну ночь, и две охапки хмеля, собранного не далее как за два дня. Запах еще не выветрился, и белые шишечки не засохли. Одна пожилая женщина из деревни в двух днях пешего пути на полночь от Нок-Брана, большая искусница по части приготовления пива, рассказывала, что духи делают пиво у себя в стране и существа, что попроще, до сих пор обитающие в глуши холмов, обликом похожие на веннских полевиков и полудниц, как раз по осени тоже варят отменное пиво и собирают для него особый, только им ведомый хмель. Чего только не добавляют они в свои котлы, даже опавшие листья, но все равно напиток получается таким, какой людям ни за что не приготовить. Некоторые этот напиток пробовали, но было таких немного: народец лесов и холмов, в отличие от духов, весьма пуглив и дичится людей. Несмотря на остатки древнего волшебства, они не могут соперничать с людьми ни числом, ни величиной и потому редко пускают их к себе. Зато уж те, кто вхож к обитателям холмов, считаются их друзьями, и им выказывают большое уважение.

Времени до заката оставалось еще достаточно, чтобы наведаться к подножию холма, к ручью Черной Ольхи. Ручей тек в глубоком и широком распадке, темной водой струясь медленно меж землистых берегов, вливаясь затем, у полуденного склона Нок-Брана, в реку Тулли. Зимой, если зима выдавалась суровой, неспешное течение позволяло морозцу замостить ручей льдом и завалить сверху снегом, и тогда по весне вода подтапливала берега и заливала часть долины. Хмель любит расти в таких местах, и, наверно, и здесь вельхская нежить собирала его в месяце кресене.

Вельхские зимы, впрочем, вовсе не походили на веннские и были куда теплее и мягче. Даже ручей Черной Ольхи не каждую зиму останавливался, а быстротечная говорливая Тулли замерзала столь редко, что на всю округу едва трое или четверо о том помнили. Да и реки были здесь не в пример меньше тех, что текли в веннских лесах, а в существование такой огромной реки, как великая Светынь, некоторые и вовсе не верили. И озер столь же обширных, сколь Нечуй-озеро, несходные берега не знали, но зато озера здешние были синие-синие посреди изумрудных совершенно лугов, такие прекрасные, что глаз не отвесть.

Камыш на ручье шелестел в легком низовом ветерке и пел свою вечную влажную песню, и ему отвечали ветвистые и кряжистые серебристые ивы, росшие у самой воды, красуясь серебром своим на темно-зеленом, почти черном цвете ольховой листвы.

Зорко сидел на большом камне, один бок которого омывала вода, и болтал ногами, опущенными в ручей. Вода, хотя и стоял груден-месяц, была теплой и ласковой, мягкой и обволакивающей, убаюкивающей, уносящей усталость и пыль неблизкой дороги. Зачавкала вязкая и сырая земля, и пес, подошедший сзади после того, как вдоволь нагулялся по ольховому леску, понюхал воду, чихнул смешно и осторожно погрузил в поток передние лапы. Он остановился так, замерев и проверяя свои ощущения. Потом забрался в воду по брюхо и поплыл, погрузив голову чуть не до ушей, только черный нос уверенно торчал над поверхностью и сопел шумно. Проплыв туда-сюда саженей пять, пес выбрался на берег и отряхнулся, вертя всем телом, будто веретеном, от носа до кончика хвоста.

Зорко все это время чувствовал, что кто-то за ним наблюдает, но, кто это был, венн сказать не мог. Да и не мешал ему этот взгляд ничуть, потому что был рассеянным и направлен был отовсюду и на все, и на него, Зорко, и тут же сквозь него. Может, это ручей изучал окрестности, проникая в происходящее чутьем единого гибкого тела своего от истока до устья, а может, лес ольховый стерег свой покой, или холмы неусыпно следили за током времени.

Когда Зорко возвратился к руинам, призрачные всадники у восточного овида уже закончили свои скачки и изникли куда-то, оставив после себя еле слышный ветер, доносящий шепот невнятного и неведомого языка и хмельной вкус отдаленной недоступной тайны. Солнце стояло уже совсем низко: если вытянуть перед собой руки и одной ладонью подхватить его под нижний его край, а другой ладонью накрыть сверху макушку дальнего холма, то меж ладонями по вышине выйдет локоть, не более.

В такие часы духи еще не выходят на поверхность холмов, и напрасно сейчас ходить и пытаться их обнаружить, заглядывая под каждый куст волчника или боярышника, проверяя каждую ложбину. Душа, однако, уже полна предчувствия удивительного, и тому, кто готов воспринять и принять сердцем то, что готовят ему сумерки, являются несомненные знаки того, что ожидания его не будут обмануты. То вдруг зашуршит что-то по траве, будто торопливые чьи-то шаги, то вздрогнет почва, словно поблизости ударили о нее конские копыта, то отзвук голоса, то вспыхнувший и погасший внезапно свет явятся из ниоткуда и канут в никуда, то на углях костра возникнут и исчезнут тут же огненные письмена, так что и прочесть их не успеешь.