Травень-остров

Кто-то позади уже выскочил на улицу, но Бьертхельм, несмотря на раны и свою величину, бежал столь быстро, что Зорко, которому мешал нелегкий короб, за ним не поспевал. Сообразив, что венну за ним не угнаться, сегван приостановился, подождал Зорко и дальше пошел быстрым шагом, одобрительно кивнул и шепнул громко:

— Скоро!

Что означало это слово, Зорко не вполне осознал: то ли они уже почти пришли, то ли должно было быстро идти, чтобы их не заметили, — сегван, наверно, вовсе плохо знал сольвеннский, потому и не говорил ничего, а как вымолвил единственное слово, так и оно осталось непонятным.

Крики и возгласы, в туманную дождливую погоду слышные далеко, тем не менее остались за спиной. Никто за ними не погнался, и Бьертхельм, видя, что Зорко в тягость такая быстрота, еще сбавил шаг. И тут же из глубокой тени близ изгороди изникла человеческая фигура. Ростом невелика, в капюшоне: сомнений быть не могло, это Фрейдис ждала их.

Вместо того чтобы вести их дальше, она схватила Зорко за рукав и погладила вдруг его руку своей теплой ладонью. Венн страшно удивился и только сейчас приметил, что правая кисть отчего-то мокра. Это была кровь: клинок мана достал-таки Зорко, а он и не заметил!

«И я, верно, в долгу не остался», — подумал венн, мягко отстраняя сегванку: недосуг, мол, веди скорее.

Они прошли еще по улице, сделали два поворота и наконец остановились перед мощными дубовыми створками, где тес был скреплен железными языками. Фрейдис постучала три раза в дверь, прорезанную прямо в створке ворот. В ответ дверь тихо, без скрипа, отворилась, и молодой комес впустил всех троих внутрь.

Глава 12 Приют рунопевца

Свеча горела чисто, без чада. Медный, покрытый позолотой поставец являл собой переплетение трав и цветов, росших в каких-то неведомых краях. Посреди круглого и невысокого резного столика из красивого красноватого дерева с инкрустацией на крышке, изображавшей свирепого и полосатого рыкающего зверя, стоял самый обычный пузатый глиняный кувшин с незатейливым орнаментом из полосок и ямочек. Кувшин, правда, был из какой-то особенной, синеватой глины и, видно, довольно старый. В кувшине была корчажная брага, или пиво, как именовали сей напиток сегваны. И было его налито по самые края.

Супротив Зорко, которому подлетевшие мигом две девицы смазали рану некой целебной мазью, на резной скамье восседал хозяин, чей облик вовсе не вязался со всем, что в этом чертоге находилось. А было здесь множество всякой всячины, которой и в лавке у арранта Пироса не сыскать. И шарик из Шо-Ситайна был, но лежал он не просто так, а рядом с иными шо-ситайнскими диковинами.

— За морем думают, он охраняет от злого духа, — пояснил Ульфтаг, посмотрев туда же, куда взглянул Зорко. — Ты пей, венн. Парень ты крепкий, а от моего пива голова не заболит, — усмехнулся сегван.

— Так вот, плыть тебе на Кайлисбрекку. Ты, должно быть, и не ведаешь, отчего такой тебе почет, — продолжал Ульфтаг. — Мы и сами, «великие кунсы», — передразнил он Вольфарта-лагмана, — как в тумане у незнакомых берегов плутаем. Великие кунсы — не мы. На восходных берегах теперь самый великий кунс орудует. Тот, что в седле воюет. Разумеешь, о ком говорю?

Сегван на тризне выпил изрядно, однако оставался таким же, каким предстал на сходе: чудным, но с умом ясным и острым, словно клинковая сталь.

— О Гурцате речь ведешь, Ульфтаг-кунс? — без труда догадался Зорко.

— О Гурцате, — согласился сегван. — С него и начну. Если б не он, — по-сольвеннски Ульфтаг говорил так, будто сольвенном рожден был и у сольвеннов возрастал, — не схлестнуться бы тебе с манами.

И Ульфтаг повел рассказ.

— Те маны, что здесь объявились, и вправду беглецы. Они на восходных берегах живут, на полдень от вельхов морских и калейсов. Поклоняются огню, а более — золоту. Главный у них шад, по-вашему — кнес, а еще годи, кудесники сиречь. Маны их магами именуют. Шад живет в столице, что на море стоит, во дворце. Маги — в крепостях, что в горах. Сами маны — народ незлобный, хоть и горячий. Только те, кто к шаду близкие, комесы его, люди черные. Они все из одного племени, других к власти не допускают. Племя невелико, а вот сумело все остальные подчинить. Их гурганами зовут. Это значит «волки». И шад, и комесы его — все из гурганов. Злы они страшно, жадны и до утех охочи без меры — негодно так мужу себя вести. И кроме магов, никто им не соперник. Но маги против них не сила, они только защититься могут: на те горы и птица не всякая взлетит, не то что войско. Закон у них таков: раз муж, то должен золота добыть, а как того золота добиться, то не суть. И вот пришла конница из степей да все войско гурганское разом в море сбросила, а помогать гурганам никто не стал. Маги в своих крепостях отсиделись. Шад в башне своей сгорел, а наследник его со свитой спаслись. Вельхи да калейсы его не приняли, испугались, что и всадники степные за ним придут. Может, и не зря так поступили, — заметил Ульфтаг хмуро.