Травяная улица

И будешь прав, но правотой потомка, правотой потребителя, ибо вокруг пока что век каменный и не холодильник, — не холодильник! — а бронзовый век нужен! Нужен человеческий гений, и мы знаем, кто он. Видали, как вставал с постели рука об руку с гигиенистом и провидцем.

И гигиенист, покуда провидец, напровидевшись чего-то, временно от дел устранился, подбил гения на сотворение холодильного устройства. А гений (до войны еще) читал в журнале «Техника — молодежи», что за океаном наемники капитала устанавливают на виллах акул капитала сундуки для хранения котлет, в каковых сундуках, как в городе Обдорске, всегда соблюдается вечная мерзлота. Один такой котлетник приобрел за бешеные деньги Рокфеллер-старший, и сейчас, мол, его жена может навертеть котлетной массы хоть на неделю — в дьявольском ящике это дело не протухнет… А еще гений, обучаясь во ВТУЗе, озирал, между прочим, на необязательной странице учебника принципиальную схему холодильного устройства, и удивительный разум гения все это запомнил и не забыл.

И вот — на Коптевском рынке (а его мы изображать не беремся — там, кроме нас, бывали многие, и пускай другой сломает перо, описывая это Поле, которое кто-то усеял мертвыми частями и деталями), и вот, повторяем, на Коптевском рынке покупает он у инвалида белый трофейный короб с двёркой, сквозь который виднеется — ибо двёрка безнадежно распахнута, а задняя стенка отсутствует, — детально виднеется соседний барыга, предлагающий за бесценок станционный ржавый рельс, приколоченный к шести годным шпалам, от которых несет креозотом и пассажирами, левую переднюю ножку венского стула, рукописный подлинник «Слова о полку Игореве», переплетенный вместе с брошюрой «Учись у Стаханова работать заново», кучку типографских литер царской буквы «ять», полкило витринных баклажанов из папье-маше, непоправимо кривой кий (но с мелком!) и пудовую заклепку с Крымского моста, которой Моссовет уже хватился.

Рассмотреть остальное мешает болтающаяся в коробе змеевидная трубка, и рыночный инвалид божится, что до победы в этой херовине капиталист Крупп держал суп из круп и бабкин труп и что, мол, бери, что осталось, потому что деталей в этой херовине было навалом, — он их уже считай месяц продает, — и даже мотор двухфазный был, а когда его выламывали, из гнутой вон той трубки вроде как трипперный гной закапал (тут Самсон Есеич болезненно поморщился), и вата белая в стенках была — бабы ее сразу расхватали, и вообще до хера всего, так что бери — не прогадаешь, потому что, когда этот триппер перестанет капать (Самсон Есеич опять поморщился), трубке цены не будет самогонку гнать, а к самому коробу уже один еврей приценивался, хочет из него дачу в Малаховке ставить и сдавать ее потом на июнь-июль-август детскому саду Коминтерна…

И Самсон Есеич купил, ибо знал что́ покупает. А внимательно вслушиваясь в брехню инвалида, ухитрился, между прочим, пополнить журнальные свои и втузовские сведения о миллиардерской прихоти.

И он купил этот остов, и перемотал какой-то подходящий мотор, и выточил что-то главное, и создал уйму деталей взамен тех, которые цельный месяц расторговывал поганый инвалид, и приспособил для автоматического включения ограничитель, в войну присобаченный в каждом доме под счетчиком (если, конечно, счетчик был, а если нет, то догорай, моя лучина!), и запаял в змеевике осколочные пробоины, и ввел в него под давлением (Боже мой, ну как он это сделал?) то самое, что инвалид считал гонорейными выделениями (помните, Самсон Есеич еще поморщился?), и оно называлось «фреон» (Господи, ну откуда он это знал и где, где раздобыл?), и умело пристроил большую квадратную консервную банку из-под американской сгущенки (ну да морозильник! для льда же!), и переделал двёрку под хорошие сарайные петли (чтобы не мучиться с запасными деталями), и приклепал ушки под висячий замок (ибо стоять агрегат будет у дверей в коридоре), и только одного не смог — ваты не смог достать. Тут гений в нем опустил руки, а провидец горько и саркастически усмехнулся.

Нет, не смог он достать ваты! А теплоизоляция требовала своего. А ведро с паклей разорять не хотелось. И тогда опустивший руки гений руки свои поднял и обшил нутро холодильного устройства осиновым горбылем, а пространство меж белой стенкой и горбылем заполнил… конечно, сосновыми опилками!

Между прочим, аналогичным образом поступил бы и еврей, перестраивая белый ящик в дачу. Однако не будем искать причин одинакового решения в Моисеевом Пятикнижии; существуй на свете вата, мысль единоверцев наверняка разошлась бы и еврей ни за что не раскошелился бы утеплять записанную на зятя дачу ватой.

И осталось каменный век включить в розетку бронзового.

Самсон Есеич проделал это хладнокровно, а весь коридор глядел на белую херовину, и сперва перегорели пробки, но в них заделали «жулик», и, пока все повернули головы к пробкам, кто-то написал участковому вот что: «Такой-то такой-то жгет огонь на жучке. Протестуем. Весь барак».