Травяная улица (рассказы)

- Это дело решено! - вопит орава. - И поставлена печать, чтобы снова начинать! Драки-драки-дракачи! Налетели палачи! Кто на драку не придет, тому хуже попадет! Дуб, орех или пшено - выбирай из трех одно!..

И получается, что налицо начатки апелляций и обжалований приговора, то есть как бы подключение инстанций. Если же Кокын крикнет "орех!" - "на кого грех?" - завопят все, и в этом усматриваем мы начатки открытости и неутомимого гражданского рвения. Никаких тайных доносов! Слово и дело! Открыто покажу на другого; мол, бес, овладевший мной и заставивший смердеть, пусть перейдет на вот этого, а все потом поупражняемся в скором и справедливом судоговорении на нем. Потом - вот на нем, потом на другом ком-нибудь, и все пострадаем, все пострадаем. Насрал  о д и н, а пострадаем  в с е - идея древняя, соборная и не заемная.

Но это - идея, а Кокыну надо сказать на кого грех, а ближайшие колошматившие - самые рослые, самые второгодники, и, если указать на кого-то из них, расплата будет сокрушительной, и не то обидно, что заплывет у него от фингала левый глаз, а то обидно, что не осуществится идея поголовного покаяния, по сути своей доброносная, искупительная и великая.

Но Кокын никого подходящего вблизи не видит, да и слезы мешают, и тогда он говорит: "На Розю!" Он инстинктивно находит, этот недомерок и недоносок, виноватого. "На Розю!" "На Розю! На Розю! На Розю грех! - вопят все. - Где он? Где Розя? Я знаю! Я! На драку не пришел! Упрятался! На Розю!" - вопит коридор...

А Розя и вправду упрятался. Когда свирепствует вспышка вышеописанной и нижеописанной забавы, Розя отсиживается в шкафу с картами или под задней какой-нибудь партой, ибо отлично знает, что грех все равно будет на него. И это тоже древняя, давняя традиция. Корневая, истинная и уж точно допетровская.

Когда выклянчивание бараночек, выдаваемых каждому в количестве одной штуки в день, не имеет смысла, потому что бараночек не завезли, или холодно очень, или темно, или почему-то всем страшно, или у всех жуть на душе - так бывало (то есть осуществляется трансцендентальное пророчество "хуже будет"), - тогда описанная забава пресуществляется в свою фольклорную мутацию. Но тут я требую от фольклористов и всех заинтересованных в отечественной культуре оказаться на высоте сообщения, каковое сейчас воспоследует.

А именно - прошу не пользоваться ручками автоматическими, ручками шариковыми и карандашами тож; это всё - наследие ассамблей и проклятого Лефорта. Будем писать или киноварью с голубцом, или процарапывать. Или-или. Причем не на бумаге. Можно на пергаменте, по левкасу можно, а у кого нет на бересте.

Готовы?

Отматываем пленку назад. Нет, пленка тоже неуместна! Хорошо. Доверяем Кокыну снова засмердеть, он с этим справится. Чуете, справился? Накидываемся на него и орем. Записывайте же! Процарапывайте же! Это же оригинальный бурсацкий текст, сейчас докажу:

Чичира-чичира,

Тебя мать учила

Не срать,

Не пердеть.

Олово или медь?

Сразу бросается в глаза милое сердцу "мать учила", и встает картина: изба, тихая крестьянка-мать, а может, и богомольная раскольница-боярыня во имя благорастворения воздухов учат свое чадо "не срать, не пердеть". Простые женщины, неспешный уклад, древнее материное начало. А то, представляете, тот же Илья Муромец, сиднем сидевший на печи тридцать три года, не учи его мать, сколько бы он насрал и напердел?

- Олово! - тявкает Кокын.

- Три колотухи в голову! - решают второгодники и все остальные. Ужас.

- Медь! - говорит Кокын.

- Начинаем снова чичиреть! - складно сообщают ему второгодники и все остальные. И по новой бьют... Чичира-чичира, тебя мать учила!.. Ужас.

Заметили? - третий выбор - передоверение греха - отсутствует. Нету идеи коллективного покаяния. Соборное братство в страдании - исчезло. Старинный текст обнаруживает новые недобрые смыслы. Чуждые влияния. Но в чем дело?