Травяной венок. Том 1

Спустя два дня они выступили в путь, сопровождаемые отрядом местных ополченцев под командованием молодого грека из Тарса, к которому Марий проникся большой симпатией. Юлия одобрила его выбор. Как впоследствии выяснилось, они не ошиблись. Путешествовать пришлось верхом, поскольку путь лежал через крутой горный перевал, именуемый Киликийскими Воротами. Трясясь на ослике, Юлия думала о том, что великолепие видов способно скрашивать испытываемые ею неудобства. Тропка вилась между отвесных скал, и чем выше они забирались, тем толще становился слой вечных снегов, покрывающий горы. Сейчас было уже трудно поверить, что всего три дня назад она задыхалась в прибрежной духоте; теперь же ей пришлось извлечь из сундуков одежду потеплее. Погода стояла безветренная и солнечная, однако стоило им углубиться в хвойный лес, как холод пробрал их до костей, и они принялись мечтать о том, как выберутся на голые скалы, где бурные водопады сливаются в неистовые потоки, оглашающие затерянные ущелья неумолкающим гулом.

Через четыре дня после отъезда из Тарса восхождение завершилось. В первой же долине Марий увидел стоянку пастухов, поднявшихся с отарами на высокогорные летние пастбища, у которых и оставил Юлию и Мария-младшего, а также проводников-ополченцев. Молодому греку из Тарса по имени Морсим был отдан приказ заботиться о них и нести неусыпный караул. Пастухи, получившие огромную мзду золотом, проявили радушие под стать вознаграждению и поселили Юлию в просторном шатре из шкур.

– Как только я свыкнусь с запахом, я почувствую себя вполне сносно, – сказала она готовому прощаться Марию. – Внутри шатра тепло. Пастухи, кажется, отправились куда-то, чтобы пополнить запас провизии. Езжай и не беспокойся за меня и за Мария-младшего, который, как я догадываюсь, воодушевлен перспективой стать хранителем отар. Морсим прекрасно позаботится о нас. Об одном я сожалею, дорогой мой муж, что мы стали для тебя обузой.

С таким напутствием Гай Марий и отбыл, сопровождаемый всего-навсего двумя рабами и отряженным Морсимом проводником. Сам Морсим имел при расставании такой вид, что нетрудно было догадаться, что он тоже предпочел бы путешествовать с Марием, а не сидеть на одном месте. Согласно прикидке Мария, плато, на котором началось его отдельное от семьи путешествие, лежало на высоте примерно пяти с половиной тысяч футов – не слишком высоко, чтобы опасаться головокружения и головных болей, но и достаточно высоко, чтобы пребывание в седле стало изматывающим занятием. По словам проводника, до Эзебии Мазаки, единственного поселения в глубине Каппадокии, претендующего на именование города, предстоял еще немалый путь.

В тот самый момент, когда крохотный отряд преодолевал водораздел между реками, стекающими в Педийскую Киликию, и реками, питающими могучий Галис, солнце скрылось окончательно, после чего путешествие проходило сквозь стену дождя или в лучшем случае тумана. Замерзший, измученный верховой ездой, не помнящий себя от усталости Марий час за часом трясся с беспомощно болтающимися ногами, способный лишь на то, чтобы благодарить судьбу за выносливость своих привыкших к дальним верховым рейдам ляжек.

Солнце показалось из-за туч только на третий день. Раскинувшиеся перед путниками необъятные равнины казались идеальным местом для выпаса овец и коров: их травяной покров отличался густотой, лесов же в округе почти не наблюдалось: согласно объяснению проводника, почвы Каппадокии не благоприятствуют произрастанию лесов, зато распаханная земля родит чудесные хлеба.

– Тогда почему здесь не пашут? – спросил его Марий. Проводник пожал плечами.

– Местные жители обеспечивают съестным себя, а также продают кое-какие излишки жителям долины Галиса, к которым наведываются по реке. В Киликии же они не могут продавать плоды своего труда, поскольку туда слишком трудно добираться. Да и зачем им такие заботы? Они сыты и всем довольны.

Это была единственная беседа между Марием и проводником за время пути; даже устроившись на ночлег в покрытом шкурами шатре кочующих пастухов или в саманной лачуге затерянной деревушки, они почти не разговаривали. Перед ними по-прежнему громоздились горы: они то отдалялись, то приближались, однако казались неизменно громадными и заснеженными.

Но вот проводник объявил, что до Мазаки осталось всего четыреста стадий[71] (Марий мигом перевел эту греческую меру расстояния в римские мили: их оказалось 50). Это произошло на пороге столь необычайной местности, что Марий пожалел, что с ним нет Юлии. Плато было изрезано здесь извилистыми ущельями, в которых вздымались конические башенки, словно любовно вылепленные из разноцветной глины; все вместе напоминало гигантскую игровую площадку обезумевшего дитя-великана. Кое-где башни были увенчаны плоскими камнями, которые, как казалось Марию, раскачиваются на ветру – таким неустойчивым было их положение на шпилях конических башен. И – о, чудо из чудес! – его глаза стали различать в некоторых из этих замысловатых сооружений, выдуманных самой природой, окна и двери.