Травля (Погоня)

Я остановился на симпатичной улице, круто спускающейся к реке.

— Это здесь, — сказала Клеопатра, указывая на небольшой двухэтажный домик.

— Хорошо… Открой дверь и не хитри, это может меня взбесить, а когда я раздражен, нужно мобилизовать трех корешей, чтобы успокоить меня… Я представлю тебе красноречивые свидетельства.

Я включил габаритные огни машины и вытащил неудачника с заднего сиденья, где он продолжал грезить, что спускается на голове по лестнице Сакре-Кёр. Телефонист, послушнее, чем стадо баранов, ждал меня на пороге здания с ключом в руке.

* * *

Квартира скромная, чистая и старомодная14. Небольшая передняя, кухня, столовая, спальня… Я закрыл дверь на ключ и опустил его к себе в карман.

Моя ноша слегка зашевелилась. Я отнес его на кровать и занялся телефонистом. По дороге я прихватил шнур от занавесок, как делают во всех детективных фильмах и большинстве полицейских романов, и подтолкнул большого Лажуа к кухне.

— Что вы хотите сделать? — забеспокоился он.

— Ничего особенного, мой зайчик, я только привяжу тебя здесь, чтобы ты оставил нас в покое.

— Но я вас не побеспокою…

— Не сердись, все будет, как надо.

Я связал его руки так крепко, что они побелели. Затем так же стреножил его лодыжки и водрузил моего хозяина на стол вместе со стулом.

— Обрати внимание, что ножки стула меньше, чем в миллиметре от края стола. Малейшее движение, и ты будешь иметь удовольствие поцеловать каменный пол. Ясно?

Он так дрожал, что не осмелился даже сказать «да». Я вернулся в спальню и оказался нос к носу со злодеем, который пришел в себя. Он занял оборонительную позицию из серии шуток для слабоумной девушки, но своевременный удар положил конец его карьере в весе пера. Он снова плюхнулся на кровать.

Воспользовавшись тем, что он пытался вспомнить, кто он такой, я вооружился вторым шнурком от занавески и проделал с ним то же, что и с наивным хозяином квартиры.

Оставалось только надеяться на скорое выздоровление персонажа, а пока я его обыскал. По документам, которые я нашел у него, я узнал, что его зовут Хуссейн и что он сириец, живет в Италии, и в Швейцарии он всего четыре дня. Немного… В конце концов, как поет Брасенс, не могут же все называться Дюранами, не правда ли?

На столе я заметил бутылку «Квантро». Я открыл ее и всунул горлышко ему в клюв. Алкоголь его подбодрил, он заморгал, затем заметил меня. Его зеленоватое лицо стало серым, а черные глаза заблестели, как две геммы. Они выражали все, что угодно, кроме удовольствия (как говорил один из моих друзей, великий писатель). Я ему улыбнулся.

— Итак, Хуссейн, что ты думаешь о моем номере?

Он не пошевелился. Его упорный взгляд вызывал у меня боль в груди. Я прописал ему еще удар, который наполнил его глаза слезами.

— Сволочь! — проскрипел он. Я повторил.

— Начнем сначала. Во-первых, вежливость. Понятно?

Казалось, он был не очень уверен.

— Ты должен понять, что упрямство тут тебе ничем не поможет. Я взял верх, а против силы не попрешь. Теперь ясно?

Он сделал едва уловимое движение. Я принял его за знак согласия.

— Я знаю, что ты принадлежишь к организации Мохари, и у меня задание убрать тебя, как я убрал Влефту, — сказал я с самоуверенным видом.

Он казался удивленным, по его непроизвольному жесту я понял, что допустил промах, который и заставил его вздрогнуть.

— Не согласен? — сказал я, отпустив ему шикарную зуботычину.

У него пошла кровь, отчего он погрустнел.

— Я не из сети, — ответил он. — Я просто друг Гретты!

Очко не в мою пользу. Когда начинаешь задирать нос перед кем-то, то надо, по крайней мере, выгрести из того всю правду, иначе, если он поймает вас на ошибке, вы рискуете остаться в дураках. Я снова принялся действовать на него устно.

— Не льсти себя надеждой, эй, невылупившийся дурак! Видно невооруженным глазом, что ты принадлежишь к организации. Для этого хватает минимума ума.

Он забубнил, колючий недоносок;

— Скажите пожалуйста!

По правде говоря, у него морда мерзавца. Я хорошо знаю, что нельзя судить о людях по внешности, но вы не разубедите меня в том, что когда таскаешь за собой, на своих плечах подобный горшок, достигаешь своего рода совершенства в выразительности.

Мысль, что это помоечное отребье укокошило маленькую Франсуазу, ударила мне в голову. Нервы мои сдали. Я набросился на него и стал колотить изо всех сил. Под моими кулаками его лицо понемногу менялось… Я ему изобразил красивые солнечные очки на глаза, очень артистичные, потом смастерил большую голову и, наконец, завершил все разрушением его носа. Этот неряха будет выглядеть совсем кокетливо завтра утром. Его родная мама не узнает, слово! Если у него будет тайное свидание со своей подружкой, она примет его за другого и позовет гвардию!

Я остановился, пьяный от усталости. Хуссейн хныкал и стонал. Было впечатление, что он занимался любовью с локомотивом. Во всяком случае, он весь был разукрашен.

— По-длюга, — заикался я, — ты меня утомил! Теперь ты будешь говорить без единого жеста с моей стороны, потому что этот жест будет для тебя последним!