Травма и душа. Духовно-психологический подход к человеческому развитию и его прерыванию

Вывод Юнга в 1914 году, что его внутренний кризис был не только личным, но он также «впитал» в себя насилие из коллективного слоя, готовое разразиться во внешнем мире, кажется одной из тех полуправд, изнанку которых мы найдем ниже, в винникоттовском анализе. С точки зрения сбалансированного, или бинокулярного, видения двух миров (внутреннее/внешнее), этот вывод кажется весьма сомнительным, грандиозным и односторонним. Он похож на избегание эмоционального опустошения и саморазрушительных нападок на себя, возникших после утраты отношений с Фрейдом, и на диссоциацию этих чувств. Юнг так никогда и не осознал, насколько велико было его горе утраты из-за разрыва отношений с Фрейдом, каким мощным был его гнев на него за то, что он подвергался безжалостным гонениям со стороны Фрейда и группы его верных последователей. Эта агрессия наводняла Юнга изнутри, и ее некуда было поместить – у него не было отношений, которые могли бы ее контейнировать. Смещение переживания своей агонии с личного на коллективное принесло Юнгу вздох облегчения, но эта аналитическая «ловкость рук» не избавила его от большой внутренней работы, необходимой для того, чтобы справиться с эмоциональной катастрофой, которая с ним случилась, и с разрушительными «баобабами», заполонившими его внутренний мир.

Эта работа (которая всегда для него внутренняя борьба) началась, когда в 1913 году посреди всей этой агонии он, охваченный ощущением внутренней пустоты и тоски, среди ночи схватился за перо и начал писать:

«Душа моя, душа моя, где же ты?!»

(Jung, 2009: 232)

Слышишь ли ты меня? Я зову тебя… ты здесь? Я вернулся. Я снова здесь… Ты все еще помнишь меня?.. Дай мне руку, моя почти забытая душа! Как мне тепло от радости, что снова вижу тебя… тебя, от которой так долго отрекался. Жизнь вернула меня тебе.

(Jung, 2009: 232)

Я бродил по свету много лет, так долго, что забыл, что у меня была душа, мной владели люди и вещи. [Я удовлетворил все свои амбиции и был во всем счастлив,] но не принадлежал себе. Мне пришлось осознать, что я потерял свою душу.

(Jung, 2009: 233)

Юнг провел много одиноких ночей, исследуя свой мрачный внутренний мир и записывая фантазии и визионерские встречи с архаическими силами, которые возникали на фоне его внутреннего ландшафта. Сначала были только апокалиптические видения и отчаяние. Затем шаг за шагом его усилия были вознаграждены некоторыми позитивными, жизнеутверждающими энергиями иного мира, известного ему ранее как личность № 2. Посреди потока этих возникающих сновидений и фантазий Юнг повстречался с ребенком, в котором распознал образ собственной души. Liber Primus, первая часть Красной книги, начинается и заканчивается изображением ребенка, окруженного сиянием. Юнг спрашивает:

Кто ты, дитя? В моих сновидениях ты представала ребенком и девой. Я не посвящен в твое таинство. Прости меня, если я говорю, как во сне, как пьяный. Ты – Бог? Является ли Бог ребенком или девой? Прости меня за нелепости. Больше никто меня не слышит. Я говорю с тобой спокойно… и ты знаешь, мое сердце искорежено болью, текущей из раны, во тьме которой звучат речи, высмеивающие меня.

(Jung, 2009: 233)

Как странно мне называть тебя ребенком, того, кто все еще держит своей рукой все-бесконечное. Я шел дневным путем, и ты незримо шел со мной. Ты поддержал мою веру, когда я был один и близок к отчаянию. В критические моменты ты всегда помогал мне верить в себя.

(Jung, 2009: 233)