ТРЕБУЕТСЯ ЧУДО. Сказки большого города

А Стасик так не считал. Сегодня. Еще вчера он тоже прошел бы мимо, не задев молодежь отцовским советом, а вернее, даже проехал бы, не заметив конфликта, по причине высокой скорости отечественных легковых автомобилей. Но, повторяем, сегодня его что-то подтолкнуло к компании, и он, вынув на всякий случай руки из тесных карманов вельветовых штанов, сказал именно по-отечески:

— Поспокойнее нельзя, сынки? Люди кругом, дети… Вроде он не за девушку беспокоился, вроде он за окружающих детей волновался, за их несформировавшийся лексикон.

— Вали отсюда, старый! — на миг обернувшись, бросил Стасику один из ребяточек.

И определение «старый» весьма покоробило обидчивого Стасика.

Он резко взял парнишек за шиворота ковбойских рубашек — на первый взгляд фирмы «Рэнглер»: не слабо одевались мальчики! — рванул на себя и резко сдвинул их крепкие лбы. Лбы стукнулись, как бильярдные шары, издав звонкий костяной звук. Парням, этого не ожидающим, стало больно, и один, извернувшись, ухитрился вмазать Стасику по скуле. Мухи не обидевший Стасик, не любящий вмешиваться в уличные конфликты, наблюдающий жизнь из окна личного авто, вдруг оказался в ее гуще и понял, что там, в гуще, тесно, там иногда даже бьют…

И от всей души, до сих пор поющей нечто из репертуара ансамбля «Дюран, Дюран», Стасик рубанул парням ребром ладони по мощным шеям, рубанул по очереди, но практически не задержавшись, а ладошка у Стасика, отметим, была хорошо набита долгими тренировками.

Шеи не выдержали…

Чтоб не утомлять читателей подробностями уличного боевика, быстренько закруглимся. Невесть откуда взялась желто-синяя машина ПМГ, из оной неторопливо вышли трое в серых… чуть было по традиции не написал «шинелях», но вовремя вспомнил о температуре по Цельсию… рубашках с погонами, Стасик немедленно «слинял», избегая контакта с органами власти по одной причине: мог из-за протокольных подробностей опоздать к Кошке…

…Итак, как герой стихотворения С. Я. Маршака («ищут пожарные, ищет милиция»), Стасик покинул поле битвы, остался неизвестным и лишь поймал на прощание томный взгляд, многообещающий, зазывный промельк глаз спасенной им незнакомки, которая тоже быстро сбежала с места происшествия: в ее планы явно не входило общение с передвижной милицейской группой, тут они со Стасиком были едины.

А скула болела, и, возможно, там намечался кое-какой синячок. Стасик поспешил к Ленке, чтоб посмотреть на себя в зеркало прежде, чем показаться Кошке. Если вы попросите одним словом описать его состояние после… э-э-э… легкой разминки, то можно уверенно ответить: удовлетворительное. Как в смысле физическом, так и в моральном.

А проще — Стасик был доволен собой…

Синяк на скуле виднелся, но не очень. Юный ковбой вмазал Стасику снизу, и, если не задирать голову, синяка можно и не заметить. Кошка и не заметила, бросилась Стасику на шею, обцеловала, будто и не было позавчерашней размолвки, не было непонятной холодности Стасика — для нее, для Кошки, непонятной, — в ответ на ее вполне объяснимые претензии. Для нее, для Кошки, объяснимые.

Совершив целовальный обряд, Кошка уселась в Ленкино рабочее кресло у письменного стола, положила ногу на ногу — зрелище не для слабонервных! — закурила ментоловую сигаретку и спросила:

— Так почему ты без машины? Что стряслось?

Стасик рассказал. Ни одной подробности не упустил. Особенно напирал на выпадение сознания и наступившие затем необратимые изменения в психике. Это Стасик сам для Кошки диагноз поставил — про необратимые, никто ему, как вы знаете, сие не утверждал. Но раз все кругом, как заведенные, твердят: сошел с ума, спятил, сбрендил, с катушек слез, то любой на месте Стасика сделал бы единственный вывод и поделился бы им с близкой подружкой.

— Я абсолютно нормален, — заявил Стасик. Так, впрочем, считают все сумасшедшие. — А вокруг сомневаются. Жена сомневается. Ленка сомневается. Мананка сомневается.

— Кто такая Мананка? — подозрительно спросила ревнивая Кошка.

Жену она терпела постольку-поскольку, к Ленке относилась в общем-то с симпатией, но еще какие-то конкуренты — это уж чересчур!

— Режиссерша на телевидении, — объяснил Стасик.

— Что у тебя с ней?

— У меня с ней телепередача. — Стасик, когда надо, умел проявлять воловье терпение. — То есть, похоже, была телепередача. Теперь Мананка меня попрет.

— За что?

— За правду…

И Стасик выдал на-гора еще один рассказ, суть коего мы уже знаем.

— Бе-едный, — протянула Кошка, аккуратно загасила в керамической пепельнице белый, в розовой помаде, сигаретный фильтр, протянула Стасику две длинные загорелые руки, на тонких запястьях легко звякнули один о другой золотые браслеты. — Иди сюда…

Кто устоял бы в подобной ситуации, скажите честно? Кто?! Только исполины духа, могучие укротители плоти, хранители извечных моральных устоев.

Стасик не был ни тем, ни другим, ни третьим, но устоял.

— Минуточку, — сказал он Кошке и сделал ладонью расхожий знак «стоп»: поднял ладонь, отгородившись от Кошкиных притязаний. — Нам надо расставить кое-какие точки над кое-какими «i».