Требуется героиня

Юрий вдруг ясно услышал, как Гуляев говорит Лене: «Я просто жадный. Все у меня есть, а я хочу, чтоб еще ты у меня была. И Борька. Видишь, как просто». А она, маленькая перед Гуляевым, смотрит вверх, ему в лицо, благодарно и прямо: «Я тебе верю. Я так тебе верю». Юрий почти застонал.

Ее вера когда-то мешала, путалась под ногами, раздражала своей слепотой и постоянством. Юрий ее сам порвал, вырвался из нее. А оказывается, она все-таки была ему нужна – именно неспрашивающая вера. Просто знать, что она есть где-то. Живет и следит за ним со стороны, украдкой, исподтишка. Ничего не осудит, все стерпит. Бабья вера, из глуби веков. А потом врем, что цивилизованные.

Хотя никогда бы он туда не вернулся, дико спрашивать. Ладно, без тебя решили. Наташе нужно все объяснить. Только не сейчас. И не завтра. Потом. Значит, к Наташе сейчас тоже нельзя, невиноватых больней всего бьем, так всегда бывает. Она сыграла Джульетту. Она сама выбрала между Розкой и Джульеттой. И она права. Господи, все равы…

– Лена меня подняла этой верой, ты понимаешь? Все равно никто не поймет, я сам до себя теперь задираю голову…

– Это ее профессия, – сказал Юрий.

– Что? – не понял Гуляев.

– Верить, – сказал Юрий.

– Тебе неприятно? – наконец понял Гуляев, он мучительно покраснел и съежился. – Прости, я осел.

– Зачем же так сразу…

– Я даже думал, ты будешь рад…

– Я рад, – сказал Юрий. – Я ужасно рад. Я все равно уезжаю из города, так что очень стати.

Сказал и неожиданно почувствовал, как что-то внутри отлегло. Только туманно кругом, туманная легкость появилась в мозгах, туманен симпатичный Гуляев, обнимающий себя длинными руками. Как при температуре под сорок. Туманно и отстраненно, будто не о себе речь. Подходяще для крупных

решений.

– Как это уезжаешь? Когда?

– Так, – сказал Юрий. – Засиделся. Обуржуазился. Наверно, завтра.

Гуляев даже не сказал «чепуха». Только просил:

– Куда?

– Так. Попробую.

– Ждет? – усмехнулся Гуляев, усмехаться он не умеет, не его это. Хотелось говорить как-то иначе, добрее и глубже. Но по привычке разговор получался скачками, с ямами-недомолвками. Юрий физически чувствовал, как бравурно-фальшиво это сейчас звучит.

– Ага. Лягу у порога и буду лежать.

– А он скажет: лежи, место не пролежишь.

– Мне же не играть, – сказал Юрий серьезно, так, как давно было нужно. – Мне только хоть год бы там повариться. Посидеть на репетициях. Я бы тогда понял что к чему. Как же все это

делается.

– А здесь ты не понял…

– Нет, здесь не понял. Уже не понял. Перестал понимать.

– Понятно, – сказал Гуляев. – Только лучше бы нам с Леной уехать, гораздо проще.

– Нет, – сказал Юрий. – Я без вас решил, вы тут ни при чем.

Еще не хватало, чтобы он спросил про Наташу. Но Гуляев взглянул длинно и грустно, не спросил.

– Скандал же будет в театре…

– Переживем, – бодро сказал Юрий.

– А если там ничего не выйдет?

– Выйдет, – сказал Юрий.

– А если все-таки?

– Тогда уеду куда-нибудь, где я позарез нужен.

– Ты здесь нужен.

– Нет, – сказал Юрий. – Это исключено.

Так душевно поговорили. Ладком. Можно уже

встать и уйти, все обошлось лучшим образом. Пора уходить. Больше сюда уже не попасть, нужно запомнить пузатую тахту за семнадцать рублей и книги вдоль стен. И виноватые веки Гуляева, жадного до жизни. Пора. Смешно только, что идти сейчас, собственно, некуда. В гостиницу тоже не впустят с местной пропиской. Юрий уже знал: как только он выйдет из этой комнаты, все будет кончено. С Хуттером. С городом. Вообще. Начинать нужно с нуля, кажется, так.

Поэтому Юрий встал, сходил в кухню за коричневым чайником, медленно налил полный стакан. Даже обжегся.

– Сахару нет, – виновато сказал Гуляев.

– Ты чайник купи человеческий, ладно?

Очень важно, конечно. Чайник – это главное.

– Куплю, – сказал Гуляев. – Прости, зачем я сегодня начал. Ведь не хотел же! За язык прямо дернуло. Лена все хотела сама сказать, так решил – лучше я. Даже не думал, что ты…

– И не думай, – оборвал Юрий.

– Я себе никогда не прощу, если ты сейчас из-за нас сорвешься. Это будет величайшая глупость. Величайшая!

– Да не из-за вас, – сказал Юрий. – Из-за всего. У меня давно зрело, иди к черту.

Помолчали.

– Развод я не задержу, – сказал Юрий. – Передай там.

– Разве в разводе дело? – Гуляев отмахнулся.

– Все-таки, – сказал Юрий, прихлебывая.

Просто шлепнут в паспорте штамп. Блям. С лиловыми краями. И Борька получит другую фамилию, очень просто. По собственному желанию. Когда Юрий еще бегал для Борьки в молочную кухню и полная девушка выкликала там из окошка: «Мазин, Боря, семь месяцев», – Юрий смотрел вокруг гордо. Он даже делал вид, что читает стенную печать и совсем зачитался, чтобы его выкликали громко. Ему нравилось продолжаться в веках. Но оказалось, что он продолжил Гуляева.

Мать завтра будет приятно поражена, у нее, конечно, было предчувствие. Он свалится на голову даже без телеграммы, этот всегда неожиданный сын. Куда же теперь он ее заберет? Опять некуда.

– Ну, я пошел, – сказал Юрий.

Тянуть дальше было уже двусмысленно.

– А если Наташа придет?