Трехглавый орел

Бегство людей из Казани достигло невиданных размеров. Все те, кто не был связан долгом службы, те, кто мог позволить себе купить хоть какую-то повозку, какого-то самого завалящего коня, спешили оставить город, опасаясь расправы буйного в гневе «императора». Что и говорить, стоило бы в эти дни появиться у окраины Казани самому пустяковому пугачевскому разъезду, и Казань бы пала. Пала бы, невзирая на все старания энергичного полковника Михельсона, демонстрировавшего едва живому от ужаса губернатору полную готовность Казани не только к обороне, но и к активным наступательным действиям. Напрасно отважнейший Иван Иванович сотрясал воздух не по-германски страстными речами, доказывая, что измена придворных, пусть даже самого высокого ранга, это всего лишь измена и не более того. В глазах губернатора Орловы были едва ли не полубогами, а Михельсон – вчерашним подполковником Санкт-Петербургского карабинерного полка, опытным офицером, но не более того. Слова его тратились впустую, не гася пожара, а лишь подливая масла в огонь.

В действительности же, как утверждали свидетели разгрома, дело в Шатум-базаре обстояло следующим образом. В этом городке, известном своей конной торговлей, после удачного боя с киргиз-кайсаками отдыхала команда поручика Державина. В воскресный день здесь началась ярмарка, кроме того, тут же был расположен сборный пункт волжского ополчения, а потому мало кто обратил внимание, что с самого утра в город верхом и на повозках съезжаются неизвестные, при саблях и карабинах, а некоторые даже и с пиками. Когда же с колокольни местной церкви ударил колокол, неурочным звоном тревожа люд, с возов, стоявших как раз напротив казармы внутренней стражи, полетело наземь сено, а под ним, закрепленные на импровизированных лафетах, таились до срока два артиллерийских орудия. На базарной площади послышались выстрелы. Всполошенные ими драгуны, расквартированные в казармах, бросились на улицу: их встретила картечь в упор. Судя по всему, Орловы спешили и потому не стали выискивать живых и добивать раненых. Они лишь разоружили оставшееся без командования ополчение и увели с собой в степь все пригнанные на ярмарку в Шатум-базар табуны. Впрочем, среди очевидцев находились такие, что утверждали, будто коней угнали не братья, а цыгане знаменитого на всю Россию орловского хора, примкнувшие к любимому хозяину где-то в пути. Так ли это было или нет, сказать трудно, да в общем-то и не имело особого смысла проверять сию курьезную информацию. И без того было ясно: какими бы мизерными ни были потери в Шатум-базаре, для армии Екатерины эта стычка обернулась грандиозным поражением. Все количество жертв исчислялось шестью убитыми и тремя десятками раненых. Людская молва похоронила сотни и безропотно отдала стратегическую инициативу Пугачеву.

Понятное дело, в создавшейся суматохе никто и не заметил, как в неизвестном направлении исчезла звезда прошлого бала графиня фон Оберштайн-Пиннинберг. Никому не было дела до заезжей графини, как, впрочем, и до ближайшего соседа.

– Проклятие! – Полковник Михельсон в неистовстве метался по своему кабинету, готовый, кажется, растерзать всякого подвернувшегося под руку. – Этот шельма губернатор настаивает, чтобы я вывел все войска в степь, оставив в городе лишь инвалидную команду. Он пытается выставить меня из города, чтобы иметь возможность сдать его разбойникам без боя. Он хочет лишить нас базы, принудить либо сдаться, изнурив войско бессмысленным дальним переходом, либо принять бой на крайне невыгодных позициях, не имея позади обеспеченного тыла.

Ближайшие помощники Михельсона, кавалерийский начальник полковник граф Меллин и подполковник Гагрин, возглавлявший пехоту, слушали командующего в полном молчании, готовые подписаться под каждым его словом. Допущенный на совещание благодаря своим флигель-адъютантским аксельбантам, я тоже благоразумно помалкивал, понимая, что стоит мне поведать храброму воину о цели моей поездки к Пугачеву, и вопрос об обороне Поволжья, не говоря уже о каких бы то ни было наступательных действиях, можно было бы считать закрытым. Когда высоким политикам приходит в голову светлая мысль в корне изменить ход войны, честным военачальникам остается лишь пустить себе пулю в лоб, чтобы впредь избежать объяснений о бессмысленно пролитой крови. А потому я молчал.

– Здравствуй, дорогой племянничек. – Голос моего дражайшего дяди звучал, как обычно, спокойно и насмешливо. – Как там у вас дела?

– Сказать «плохо» значит не сказать ничего.

– Да?! И что же у вас происходит?