Трехгрошовый роман

Уолли, получивший гонорар от Пичема, защищал в качестве гражданского истца интересы детей Суэйер. Мэкхита защищали Риггер и Уайт. На вопрос о роде занятий обвиняемый ответил:

– Оптовый торговец.

Когда речь зашла о судимости, Мэкхит допустил небольшую ошибку. Он не мог припомнить, чтобы его когда-либо привлекали к суду, и он сказал:

– Наказаниям не подвергался. Уолли немедленно набросился на него:

– А не был ли на вас, обвиняемый, три года назад наложен штраф в размере одного фунта?

– Не помню, – сказал Мэкхит, неприятно пораженный.

– Так. Вы не помните! Вы не помните, что вы нарушили полицейский час. Вы нарушили полицейский час, но вы этого не помните. Позвольте в таком случае напомнить вам: у вас есть судимость.

Ригтер ядовито рассмеялся:

– Штраф за нарушение полицейского часа! Надо полагать, что это единственное наказание, которому вы когда-либо подвергались, Мэкхит!

Уолли поспешил встать:

– Дело не в составе преступления, а в том знаменательном обстоятельстве, что подсудимый пытается скрыть совершенное им преступление и понесенную за него кару. Именно ничтожность преступления доказывает, что для Мэкхита сокрытие подобных вещей, которые могли бы скомпрометировать его в глазах общества, стало второй натурой. Следствие это покажет.

Риггер заявил протест против подобных попыток воздействия на суд, но Уайт дернул его за рукав. У этого толстяка была своя тактика защиты, которую он никак не мог согласовать с методами Риггера. Он решил настаивать на само – убийстве Мэри Суэйер, а Риггер – на умерщвлении ее неизвестными злоумышленниками. Но нн тот ни другой не собирались предъявлять алиби.

К сожалению, Уолли, как стало ясно из первого же его выступления, по-видимому, получил приказ вести процесс со всей решительностью.

Оба докера, встретившие около девяти часов одинокую женщину, направляющуюся на набережную, разумеется, отсутствовали, зато нищие, видевшие покойную в обществе обвиняемого, были налицо. Один из них, старик по имени Стоун, дал следующие показания:

– Я очень точно помню спутника той женщины. Это как раз он и есть. Мы приглядываемся к людям. Этот вот – из тех, кто три раза пороется в карманах, прежде чем вынуть пенни. Да и пенни-то они дают, только если с ними дама. Он так долго искал монету помельче, что я ему сказал: «Поезжайте-ка лучше домой и переройте всю вашу квартиру. Может, у вас там завалилось за диван фальшивое полпенни». Я как сейчас помню – так я ему и сказал. У него, видать, карманы были набиты пачками кредиток. А дал он в конце концов все-таки пенни.

Весь зал расхохотался. Риггер достал из портфеля газетный лист и передал его присяжным. То был снимок с витрины, где висело извещение о скидке семьям фронтовиков, покупающим в д-лавках.

– Этот снимок опубликован нашими противниками, – с раздражением сказал Ригтер, – но я вас спрашиваю: разве человек, лишенный социальных чувств, поступит подобным образом?

Уолли оставил за собой право в дальнейшем подробнее остановиться на социальных чувствах господина Мэкхита и установил лишь то существенное для суда обстоятельство, что господин Стоун запомнил обвиняемого по упомянутой мелкой черточке. Разумеется, он, будучи миллионером, – имеет всяческое право подавать нищим хотя бы пуговицы от брюк; небезразлично, быть может, только одно – откуда он их берет.

Это был первый выпад против деловых методов Мэкхита, и тот сильно встревожился. Он резко сказал:

– Пуговицы изготовляются на фабриках.

– Весь вопрос в том, – отпарировал Уолли, – получают ли те, кто изготовляет эти пуговицы, за свою работу сполна.

Тут Риггер вскочил и спросил, потерпит ли суд коммунистическую пропаганду.

Судья успокоил обе стороны. В показаниях свидетеля, сказал он, существенно лишь то, что он отождествляет обвиняемого с человеком, который в день убийства сопровождал Мэри Суэйер.

Риггер пообещал впоследствии вернуться к личности свидетеля и напомнил, что его показаниям противостоят показания двух докеров. Он вызвал комиссара уголовной полиции, допрашивавшего в свое время этих докеров. Оказалось, что они действительно говорили об одинокой женщине.

– О какой женщине? – поинтересовался Уолли.

Комиссар вынужден был признаться, что фотография убитой не была предъявлена докерам. Уолли поднялся, торжествуя.

– Отличные свидетели! – крикнул он. – Они видели в районе доков одинокую женщину! Можно подумать, что одинокие женщины там большая редкость.

Он подал знак, и из свидетельской комнаты вышла особа, явно принадлежавшая к низшим слоям общества. Она сообщила, что по профессии она проститутка и работает в районе доков. В ту субботу она вышла вечером марьяжить на набережную, но не нашла фраера. Доки – скверный район. Она лично работает в доках только потому, что там плохое освещение, а она больна рожей.

Риггер спросил ее, не опасен ли этот район для одиноких прогулок ввиду наличия в нем уголовных элементов.

Она сказала:

– Для нас – нет.

– Тамошние женщины, – пояснил Уолли, – не носят при себе крупных ценностей.

– Но существуют ведь убийцы на сексуальной почве, – настаивал Риггер.