Трёхочковый в сердце

Кира ничего не ответила. Столько дней она ждала, когда он придёт в себя, вернёт всё на свои прежние места, что когда это произошло, предательский ком застрял в горле, не позволяя вырваться ответным словам. Ему, они, и вовсе были не нужны. Ник только продолжал удивляться, как такая девушка, оказалась рядом с ним, раньше он видел её превосходным трофеем, а не драгоценным украшением. Правда, даже эти сравнения не подходили. Кира стала для него больше, чем вожделением. Виной тому пройденные испытания, способность постоянно оказываться рядом, давая то, что ему нужно больше всего: дружескую поддержку, материнскую заботу, фанатское восхищение или секс. А может её открытость, граничащая с откровенностью, когда она вот так стояла перед ним, скрывая свою наготу, но обезоруживающе беззащитная, одновременно неуверенная и повелевающая, чистая и порочная, услаждающая и будоражащая. Он хотел её всю, каждую клетку, молекулу и даже атомы, связывающиеся в кислород, которым она дышала. Ник должен был всё это сказать, но не знал, как описать свои чувства, хотя для этого понадобилось бы всего три заветных слова. Ему стало нужно, чтобы она всегда была так обнажена перед ним, чтобы насыщаться её красотой, грацией движений, замирать всем сердцем, каждый раз, когда застывала она, вот так глядя на него, как Ева, на вкушающего яблоко Адама.

Шёлк её трусиков, соскользнул на пол, одновременно с хозяйкой, упавшей на кровать под натиском более сильного мужского тела. Она была гладкой, до блеска, Ник видел, как лучи заходящего солнца играют своими переливами на зеркальной поверхности голеней, бёдер и поднимаясь выше к плечам. Это было непередаваемым чувством – ощущение, её плоти, под его ладонями, соприкосновение их тел, будто отполированные ложечки из дорогого чайного сервиза, что так естественно устраиваются друг в друге на дне бархатной шкатулки. Они часто целовались, со своего второго свидания, и каждый раз это становилось так привычно, всё ещё сокровенно, но уже почти ритуально. Но сегодня это было, как после засухи, когда на обветрившиеся, потрескавшиеся уста, падают первые капли дождя, и пересохший рот пытается уловить хотя бы одну, смахнуть языком в изнеможённое горло. Ник чувствовал каждый перекат и изгиб этих воздушных губ, их вкус полусухого вина красной помадой, лежащий на поверхности и тонкую нотку горького, до сладости шоколада, когда уже невозможно определить истинный вкус. И все равно он втягивал его, алкогольным коктейлем через тонкую соломинку её рта, медленно пьянее и нисколько не утоляя жажду. Ник смаковал, каждое прикосновение, наслаждаясь и всё больше разгораясь.

Они переплетались в каждом движении, растягивая нежную прелюдию. Кира скользила по его телу, стекая вниз, касаясь набухшим клитором его бедра, а затем резко поднималась вверх, за очередным поцелуем, раз за разом, ненароком, касаясь возбужденного члена. Затем они переворачивались, не отрываясь друг от друга, менялись ролями. И уже Ник, опускался, нежно лаская языком и покрывая лёгкими касаниями её шею, возбуждённые соски, впадину пупка, а затем, самолётом шёл на взлёт, между, налившихся грудей, щекоча интимной дорожкой волос живот и упираясь своим «ключом» во влажные створки других губ. Он слышал, как начиная метаться в сладостной пытке, она шептала: «Войди, уже сейчас, войди в меня!», и Ник, ощущая до боли тягостное ответное желание, больше не мог мучать их обоих. Всё равно это было непривычно медленно. Без той звериной, рвущейся из них страсти и похоти, разбросанной осколками разбитой посуды и порванной одежды.