Трехручный меч

Мы закончили завтрак, королева заботливо вытряхнула скатерть в кусты, демонстрируя хорошие манеры, Генрих не находил себе места, изорвал все волосы, разодрал на себе дорогие одежды, а слезами залил всю рощу, ворон пролетел над деревьями, как крылатая ракета, уже освоился, сделал стремительный круг, не столько по необходимости, сколько бахвалясь умением закладывать виражи, но вниз пошел косо, задевая ветви, сразу плюхнулся на корягу.

— Наконец-то! — воскликнул Генрих.

Правая лапа ворона от сустава забинтована в тонкий пергамент, хорошо, подумал я с облегчением, что мы не в Шумеро-Вавилонии, пришлось бы ворону таскать каменные стелы. Генрих уже протянул руку, ворон изготовился раздробить пальцы наглеца мощным клювом, я сказал торопливо:

— Всем спокойствие!.. Письмо сниму я, и только я. Но прочтет его сэр Генрих, это послание личное, как я понимаю. Пользуясь случаем, хочу выразить негодование по поводу тех сволочей, что публикуют личные письма Пушкина, Толстого, Хэма и даже Васи Пупкина. Личное, оно и есть личное!

Я поклонился и ножом осторожно прикоснулся к ниточке, на этот раз хоть и по-прежнему шелковая, но красного цвета. Ворон обеспокоено следил одним глазом за огромным ножом в моих руках, которым я вчера одним взмахом распорол брюхо оленя от и до. Генрих выхватил клок пергамента из моих рук, облился горючими слезами, зарыдал, вырвал клок волос, снова зарыдал и стал покрывать написанное жаркими поцелуями.

Мы все смотрели с болью и состраданием, сердца наши, естественно, разрываются, но я все-таки промолвил осторожно:

— Сэр Генрих, еще одна слеза, и мы хрен прочтем написанное. Уже и так иные слова придется читать отпечатанными на ваших губах.

Он спохватился, опустил взор, потом взглянул подозрительно, наклонился с посланием к костру, мол, так виднее. Мы в нетерпении смотрели на его бледное измученное лицо. Сперва глаза разгорелись дивным пламенем, это он признает ее почерк, на бледных щеках проступил румянец, значит, сердце застучало чаще, а вот брови поползли наверх, застыли там ненадолго, опустились и сдвинулись над переносицей, отчего глаза заблистали странным огнем.

Внезапно он вскрикнул страшным голосом, выпрямился, разом смертельно побледнев, и… упал навзничь, как подрубленное дерево. Мы с королевой опешили, затем подбежали, подняли и уложили рядом с костром. Королева сама побледнела, смотрит в ужасе, если бы знала о приведении в чувство искусственным дыханием рот в рот, уже бы присосалась, как пиявка, но сейчас только сложила руки на груди ковшиком и возвела очи к проплешине синего неба.

— Господи, — пролепетала она. — Не дай умереть этому славному рыцарю, который умеет так чисто и преданно любить! Это такая редкость среди мужчин…

— Не умрет, — заверил я. — Всего лишь простой обморок! Обычное дело для героев-рыцарей.

— Но он весь бледный и холодный, как мертвец!.. Колдовство…

— Сейчас узнаем, — ответил я быстро. — Я в таких колдовствах тоже умелец.

Размокший пергамент едва не расползался на ладони, я всмотрелся в полустертые буковки, прочел, не понял, прочел еще раз:

— «Свадьба была неделю назад. Он взял меня в жены».

Королева, склонившись над рыцарем, повернула ко мне голову:

— Что?.. Что там написано?

— Не понимаю, — ответил я растерянно.

— Но писала моя сестра?

— Гм, скорее невеста этого барона. Правда, бывшая.

— Что… что это значит?

— Здесь написано, что Катарган взял ее в жены. Свадьба уже состоялась.

Королева побледнела, как и Генрих. Мне показалось, что вот-вот рухнет в обморок.

— Это… невозможно, — прошептала она.

— Да, — согласился я растерянно, — просто немыслимо.

— Этого не могло быть, — повторила она. — Как это без полугодовой подготовки к свадьбе?

— Хотя бы двухмесячной, — сказал я горько. — мы бы как раз успели!.. Прямо во время венчания за миг до… ключевого момента, когда будет уже нельзя вспять, вырвали бы ее из-под венца! А сейчас… я просто не понимаю… Все как-то кувырком, вверх тормашками, карты спутаны.

* * *

Верхушки деревьев зашумели под внезапным порывом ветра. Я вскинул голову, над вершинками промелькнул зеленый хвост пролетевшего дракона, посыпались листья и мелкие сучья, сердито прокричала белка, и снова все стихло. Генрих вздрогнул, приподнялся на локте, лицо непонимающее:

— Что… что случилось?

Королева залилась слезами, я сказал успокаивающе, хотя у самого мозги плавились от бешеных раздумий:

— Пока ничего не известно. Может быть, обыкновенная деза. В этом мире, как и в остальных, правда, возможна любая хрень. Все надо перепроверить. Наш крылатый друг отдохнет, поест, снова отдохнет, а потом попробует еще разок… Верно, дорогой друг?

Ворон, заглатывая кус мяса с лапоть размером, прокаркал задушенно:

— Да, раз уж надо… Понимаю, долг… для нас, мужчин, превыше…

— Ты ешь, ешь, — сказал я заботливо. — Мужчины должны есть много, а ты клюешь, как воробышек!

— Ем, — ответил польщенный ворон. — Это я хорошие манеры выказываю.