Трехручный меч

Он на мгновение призадумался, больно сложный вопрос, хорошо бы и то и другое, да еще и пограбить, но опытность военачальника победила, буркнул:

— Вы правы, сэр Гакорд. Из чащи без надобности лучше не высовываться… пока не поймем, что делать дальше.

— Вернемся, — предложил я. — Нужен расширенный военный совет.

— Расширенный?

— Ну да.

— А кто еще?

— Волк и ворон, — сказал я. — А вы что, на королеву подумали?

— Упаси Господи, — испугался он. — У вас и шуточки, сэр Гакорд! У меня чуть сердце не остановилось.

— Если даже подойдет все войско сэра Генриха, — начал я, как только мы вернулись, но Генрих сразу нахмурился, прервал:

— Что значит «если», сэр Гакорд?

— Я оговорился, — сказал я, — прошу прощения. Когда подойдет войско доблестного и благородного во всех отношениях сэра Генриха, известного своей храбростью, отвагой и мужеством, а также многими воинскими доблестями и личными подвигами, не считая командных зачетов, то все равно это храброе и отважное войско все же не сумеет ни с наскоку взять этот замок, ни умелым штурмом, ни долгой осадой…

Королева поинтересовалась уязвленно:

— А почему нельзя даже долгой осадой?

— Потому что тролль сумел умелой экономической политикой привлечь на свою сторону этих продажных крестьян!.. Они за налоговые льготы и прозрачность расходования их денег готовы поддерживать это чудовище! Да-да, они не понимают, что мы освободители.

Генрих заворчал, королева воскликнула патетически:

— Я в это никогда не поверю!

— Придется, — сообщил я. — Я и не такое видел.

— Но как это возможно?

— Возможно, — заверил я. — Все это называется общим понятием свободного рынка. Или стихийного. Эти простые люди продали свои высокие принципы… о которых, правда, и не слыхали… за чечевичную похлебку, за жареных кабанчиков, за хорошие урожаи и тучные поля, за счастливую безбедную жизнь и здоровье, как свое, так и всех близких… Продажные шкуры, ничего не скажешь! Но, увы, с этим придется считаться. Они будут доставлять троллю продовольствие, ковать в своих кузницах оружие, часть опять же троллю, а с остальным начнут партизанскую войну, нам мало не покажется, вспомним и Наполеона, и Гитлера, и Фиделя с Хаттабом…

Генрих нахмурился, заворчал, но лишь стукнул кулаком по колену, а королева сказала растерянно:

— Но сестру спасти надо?

— Вот и подумаем, — ответил я, — как это сделать. Видимо, я отправлюсь на переговоры…

— Что-о-о-о? — вскрикнули они в один голос.

— Переговоры, — повторил я раздельно, как и надо разговаривать с весьма далекими от причуд демократии людьми. — Начнем с самого почетного и уважаемого в демократическом обществе занятия: торговли. Будем выторговывать, как принято, у террористов жизни наших людей. Заодно постараемся узнать их намерения, состав гарнизона, расстановку сил, их политические убеждения, есть ли латентные гомосексуалисты, это скрытые союзники, ибо все гомосексуалисты — демократы, попытаемся прощупать, не удастся ли кого-то склонить на нашу сторону, дабы тайком открыл врата…

Лицо Генриха, что слушал со все возрастающим непониманием, чуть посветлело.

— Да-да, — сказал он быстро. — Подкупить! Пообещать отмену первой брачной ночи!

— Это они и так имеют, — возразил я. — И льготы всякие. Разве что возвести предателя в дворянство?

— Предателя? — возмутился Генрих. — В дворянство?

Королева тоже посмотрела на меня так, словно у меня не только рукав в этом самом, но я весь в нем с головы до ног. Да еще и пахну.

— Дык он же предаст не нас, — объяснил я. — Вы что, не знаете разницу между разведчиком и шпионом? Террористом и борцом за свободу? Продажной СМИ и СМИ с постоянно совпадающими взглядами?

Генрих ни черта не понял, буркнул упрямо:

— Кто предал одного, тот предаст и другого.

— Все верно, — согласился я. — На этом и построено самое совершенное общество! Все знают, что все — предатели, потому никто не обманывается. А служат тому, кто больше платит. Все понятно, предсказуемо. Ведь самое страшное в развитом обществе, чем всегда пугают депутаты, — это непредсказуемость! А какая предсказуемость, когда в дело вмешиваются гордость, честь, достоинство, которые жабьими шкурками не измеришь?

Они долго молчали, вконец обалдевшие, говорить я умею, не одну уболтал, наконец Генрих проворчал:

— Ни черта не понял, но… стоит попробовать. Только я пойду тоже. Все-таки это моя невеста.

— И я пойду, — заявила королева. — Это моя любимая сестренка!

Я мысленно взмолился святому Адамычу, дай мне терпение переговорщика, сказал терпеливо:

— А рационально ли?

— Что? — спросил Генрих свирепо. — Ты будешь говорить за нас, а мы прятаться в лесу?

Я вздохнул, сдался:

— Хорошо, но только дайте отдохнуть коням и не покидайте седел. Если вдруг сделают вылазку, чтобы захватить и вас, то не надо проявлять геройство! Нужно мчаться навстречу нашему войску. Кони у всех у нас хорошие, хрен нас догонят.

Глава 9

Через час, взяв с них торжественные клятвы, что вести переговоры доверят мне, мы все трое выехали из леса. Волк остался, я велел ему не засвечиваться, а ворон взмыл повыше, чтобы рассмотреть замок врага с высоты орлиного полета.