Трехтысячелетняя загадка

В Истории встречаются и другие человеческие объединения, аналогичные сверхорганизму. Яркий пример — большевизм, опирающийся на «партию нового типа». Именно от большевизма нам сохранилось наиболее яркое описание этого явления «изнутри» — свидетельство руководящего большевика Пятакова. Это его рассказ (во время поездки за границу) своему бывшему партийному товарищу, записанный, а потом опубликованный там. Пятаков подчёркивает именно отказ от своей индивидуальности ради слияния с партией, жертву «гордостью, самолюбием и всем прочим». Он даже заявляет, что если партия признаёт чёрным то, что ему видится несомненно белым, то и он заставит себя считать так же. Он описывает, как мучительно такое «насилие над собой». Сравнительно с этим «отказ от жизни, выстрел в себя из револьвера — сущие пустяки». Но всё искупается необыкновенным чувством «чести и счастья» быть в рядах партии «делающей невозможное возможным». (Полный текст сохранившегося рассказа Пятакова я привёл в своей книге о социализме.) И параллелизм здесь не случаен: речь идёт о духовно родственных явлениях. Если Шахак называет средневековые еврейские общины, построенные по типу кагалов, «одним из самых „закрытых“ и тоталитарных обществ во всей человеческой истории», то неудивительно, что сложившаяся там духовная традиция была незаменима для создания тоталитарного общества XX в. Если Гершензон пишет, что в еврействе народная воля «должна была пропитать личную волю каждого индивидуума», то это напоминает слова Пятакова, что «идейный большевик-коммунист» будет считать чёрным то, что, какой видит, белое, если таково решение партии.

Именно благодаря этим качествам «сверхорганизма», созданным за несколько тысячелетий, еврейское участие в образовании нового «сверхорганизма» оказывается особенно эффективным. Мы пережили это в русской революции 1917 г. и последовавшие десятилетия. Когда же, в силу самых естественных причин, число евреев в руководящем слое общества упало (лишь сравнительно с прежним, — оставаясь значительно выше доли в населении), то и коммунистическая власть распалась. Россия была подчинена другому, капиталистически-спекулятивному укладу — и в этом повороте еврейское влияние оказалось столь же доминирующим.

2. «Судьбы еврейского народа»

Розанов, много думавший о роли евреев в нашей жизни, писал: «Ни об одном ещё народе не хочется так сказать, что он — с „призванием“, будь то добро или зло, свет или тьма. Факт — в некоторой специализации, в существовании „исключительных способностей“; некоторого „штанд-пункта“ в бытии л и историческом, в психологии, „умоначертании“». Можно ли из известной истории того, как формировалось еврейство, вывести, в чём заключается это «призвание»? Ведь это, собственно то же, что ответить на вопрос в чём «смысл», или «цель» истории еврейского народа. Можно сразу же отмести такие вопросы, как «слишком неопределённые» и «не имеющие смысла». Но вот великий композитор — Шостакович — писал, по поводу именно той области, которой он посвятил свою жизнь: «Смысл в музыке —это для многих звучит непривычно… Но, несмотря на их наивность и даже грубость, эти вопросы, несомненно, имеют право на существование». Может быть, тогда это верно и в отношении вопросов о смысле в истории? И уж тут трудно не согласиться с Розановым — если по поводу какого народа, то, прежде всего, еврейского, такой вопрос оправдан всей историей. Другое дело, что вопросы эти предельно трудны. И Достоевский предупреждал, что для ответа на них «не пришли ещё времена и сроки». Тем не менее, об этом было написано много. И сама многоголосица мнений показывает, что короткого и окончательного ответа нет. Из всего, что мне известно, на меня самое глубокое впечатление произвела работа М. О. Гершензона «Судьбы еврейского народа», её название я и взял в заглавие этого параграфа. Прежде всего, для меня было ошеломляющим открытием: Гершензон, автор и даже организатор «Вех», тонкий специалист по русской литературе, казался мне примером полностью ассимилировавшего еврея (да он не раз и писал «мы, русские интеллигенты»…); а тут такая страстная поглощенность судьбой еврейского народа! А кроме того, работа насыщена сильным чувством и глубокими, убеждающими мыслями. Например, статья Гершензона в «Вехах» производит гораздо меньшее впечатление. Автор, видимо, чувствует неразрешимость вопроса приёмами привычного нам рационального мышления, опирающегося на исторические или социологические факторы, поэтому он апеллирует скорее к образам и чувствам.

К сожалению, объём нашей работы позволяет привести лишь некоторые отрывки из статьи Гершензона. Вот как автор характеризует всю эту эволюцию в целом: