Трем девушкам кануть

– Все это сволота, – сказал он. – Извини, дорогая, за ее счет сидим и кормимся, но это сволота. Была и есть. Страна имела огромный питомник по выращиванию хищников. Твой, к примеру, «Спутник». Отцы-коммунисты знали, что когда-нибудь будут открыты ворота и молодая зубастая стая выкинется наружу. Ты играла с ними в питомнике. Они были детьми. Злобными и веселыми, хищными и щедрыми, умеющими перекусывать одним смыканием челюстей, но детьми. Теперь они получили аттестаты, они вольные. Они среди нас. Они родят детей, и те будут еще получеловеки-полузвери. Потом еще, еще… Хочется назад, в питомник?

– Нет, – ответила Нелка, – нет. Совсем не хочется. Ты же знаешь, девять месяцев обязательно для вынашивания детей? Нельзя ли побыстрее?

– Стать кошкой, – ответил Юрай.

– Я не знаю, – задумчиво проговорила Нелка, – как все-таки относиться к переселению душ, – что-то во мне это не приемлет, – но если тому быть… То я бы хотела вернуться в прошлое… Куда-нибудь на мельницу. Чтоб она скрипела день и ночь, чтоб я была вечно обсыпана мукой и чтоб мне приходилось носить из-за этого белый чепец, а вечерами я снимала бы его и встряхивала волосами. Дичь, правда?

– Не ври, – сказал Юрай. – Ты это сейчас придумала. Неадекватная реакция на джин. Если бы можно было вернуться, я бы вернулся в прошлый год и…

И почему он ей все рассказал именно тут?

Стоило так долго таиться и скрывать, стоило, наконец, бояться за Нелку, чтобы рассказать ей не только все, но и в самом что ни есть неподходящем месте…

– Я чего-то подобного ждала, – ответила Нелка. – Чего-то криминального. У моей мамы есть один странный предмет гордости – она никогда не имела дела с участковым. Мы перешагнули этот рубеж личной святости, да, Юрай?

Она сказала «мы». И еще она сказала:

– Ты из-за них сюда пришел? Ты здесь ищешь следы Румянцева? Я не сержусь… Я понимаю… Надо было сказать раньше… История-то дикая… Как ты с ней живешь, бедный? – Она первый раз в жизни сама взяла его руку и прижалась к ней щекой.

– Больше всего на свете, – тихо сказал Юрай, – я хочу отсюда уйти. Но скажу тебе другое: слезай с подоконника и разомни косточки. Ты должна поспрошать у своих дружков, не видел ли кто Лодю? И, соответственно, где, когда и прочее?

– Тем более, что мне надуло спину. – Нелка спрыгнула с подоконника.

– Я пока от тебя отклеюсь. Помни! Не прямо, не в лоб, а исключительно между делом. Если будут спрашивать про меня, я тебе – никто.

– А ты мне – кто? – спросила Нелка и посмотрела на Юрая прямо, как отличница с первого курса.

Юрай тихонечко сжал ее руку. Что ей объяснять тут, что ли? Даже если бы он в чем-то был до конца уверен, не в этом же месте, не в этом окружении говорить.

– Иди! – сказал он ей. – Иди!

Информации Нелка принесла полную торбу.

…У Севы скоропостижно скончалась жена.

…Тесть Севы пошел на дно. А был такой шишкой местного значения!

…У Севы нервный срыв. «Жизнь рубит молодых мужиков под корень».

…Кто-то под него копает. «Провинциальные интриги – это хуже дворцовых».

…Его видели в Москве с дамой хороших кровей и денег. «У Севы же торс, помнишь? И остальное в комплекте».

…Его машине помяли бок. Ругался нещадно. Какой-то психованный. Как будто ему первому?

…Кто-то с ним встречался в больнице. Какой? А черт его знает! Точно, не онкология. Точно!

Новостей много, а толку чуть.

– Спасибо, дорогая. – Это Нелке.

Когда уходили, некто в красном пиджаке остановил Нелку.

– Вы спрашивали про Румянцева? Кажется, он лежит в психиатрической. Кажется…

Глаз у пиджака был тускловатый, как бы не на полную мощность, смотрю, мол, смотрю, но так, чуть-чуть… Удивительно, но, обращаясь к Нелке, этот полуленивый глаз ощупывал Юрая.

– А вы не скажете точнее, в какой? – спросил Юрай: в конце концов, ты же на меня смотришь! Я тебе интересен.

Широко развел руки пиджак, даже увиделась смятая у подмышки рубаха.

– О, нет! Больше ничего, – засмеялся этот широкий, ленивый и осведомленный. – Больше ничего.

* * *

– А ты не допускал мысли, что Румянцев на самом деле больной?

Вопрос задала Нелка, когда они возвращались назад. Юрай даже вздрогнул: это была мысль, которая не давала ему покоя. Он вспомнил мгновенные переходы от смеха к рыданию, которые так поразили его в Лоде. А взгляд? Немигающий, замерший… Что-то постигший? Что-то увидевший? И… ослепший от увиденного.

Так кому он тогда хочет мстить? Больному человеку, которого надо лечить?

Лидию Алексеевну он отловил возле ее дома.

– Где Румянцев? – спросил он ее прямо и без подходов. – Мне он нужен.

Аккуратно переложила сумку из рук в руки. Взялась за круглую ручку двери. Повернула лицо к Юраю. Усталое. Злое.

– Я сейчас думаю, – тихо сказала она. – Почему я вас не посадила в тюрьму за клевету и оговор? И себе же ответила: если бы я отбивалась от таких, как вы, мне ни на что другое не хватило бы времени. Лодю Румянцева я провела по всем возможным врачам, хотела спасти. Он мне нравился. Это правда. Его положили в психиатрическую лечебницу. И я вот подумала – затею против вас процесс, затею! Чтоб от вас ничего не осталось!