Как вы видите из этого диалога, использование Игры в туман дает несколько преимуществ. Прежде всего она учит ученика внимательно слушать, что говорит критик. Если критик говорит, к примеру: «Вы похожи…», ученик отвечает: «Вы правы, я похож…» Если тот говорит: «Я думаю…», ученик отвечает: «Я понимаю, почему вы так думаете…» Новичок учится реагировать только на то, что ему действительно сказали, а не на намеки, которые кроются под критикой. Это учит новичка быть хорошим слушателем: слышать то, что ему говорят, а не читать мысли и не интерпретировать то, что ему сказали, не сомневаться в себе. Вдобавок, этот навык помогает новичку думать в терминах вероятности, а не в абсолютных понятиях, таких, как да–нет, черное-6елое, 100 процентов — ноль. Разумеется, ученику мало что приходится делать, но тем не менее он делает свое дело. Вероятно, у него не идеально чистые волосы: он же не вошел в класс прямо из душа Любое критическое замечание заключает в себе хотя бы каплю правды. Когда на занятиях мы отрабатывали Игру в туман, в определенный момент хотя бы один из студентов спрашивал: «Как я могу согласиться с неправдой? Я не собираюсь лгать о себе!» Как показывает опыт, вопросы такого рода возникают в двух случаях. Первое: из–за глубинного ощущения, что сама критика — «неправда». Второе: ученик настолько не уверен в себе, что ему чрезвычайно необходимо, чтобы его поддерживали чем–то позитивным. Работая с такими студентами, я обычно говорил что–нибудь в таком роде: «Что бы вы сделали, если бы кто–то сказал вам, что вы висите в трех футах от земли?» Стоя твердо на земле и имея тому физическое доказательство перед глазами, вы, скорее всего, не стали бы вообще ничего отвечать, только бы рассмеялись. Но как насчет того, чему у вас нет точного, абсолютного, гарантированного доказательства? Например, если кто–то говорит вам, что вы глупы, что вы скажете? Что вы не глупы, так? (Студенты всегда отрицательно мотают головами.) Что ж, примите поздравления! Вам повезло, что вы говорите со мной, я весьма глуп. Иногда я делаю очень глупые вещи. Иногда я очень умен, но большую часть времени я глуп. Глуп в сравнении с кем? В сравнении с Эйнштейном я — деревенский идиот. С другой стороны, в сравнении со множеством людей я — просто гений. Так что, когда мне говорят, что я глуп, я могу с готовностью с этим согласиться. Вы, возможно, правы, в сравнении со многими людьми я действительно глуп, и в сравнении с самим собой я иногда просто тупица. Таким образом, я выслушиваю все, что люди обо мне говорят, и сомнения оставляю им. Они, возможно, и правы, но я все равно принимаю свое собственное решение по этому поводу и делаю то, что я решил».
Один из студентов вовлекает меня в следующий короткий диалог:
Студент: Вы знаете свой «ай–кью»?
Я: Да.
Студент: Он выше нормы, выше 100?
Я: Да.
Студент: Тогда, как вы можете
Я: Просто. Я бы сказал: «Я не удивлен тем, что вы так считаете. Иногда моя голова так плохо работает, что мне становится интересно, не вышло ли с моим „ай–кью" ошибки».
Студент: Попробуем о другом. Вы «голубой»?
Я: Я так не думаю.
Студент: Скажем иначе. У вас есть гомосексуальный опыт?
Я: Нет.
Студент: Тогда как вы можете согласиться со мной, если я скажу: «Вы — самый озабоченный мужчинами преподаватель из всех, кого я когда–либо видел. Вы пристаете ко всем вокруг!»
Я: Опять просто. Я могу сказать: «Может быть, вы правы. Интересно, оттого ли это, что я не столь же силен сексуально, как раньше. В семнадцать лет я думал о сексе все время. Теперь я думаю об этом только половину своего времени!» Я ведь не всегда совершенен в своих ответах. Хотите попробовать еще раз?
Другой вопрос, который я слышал от студентов во время тренировки Игры в туман, звучал так: «Но были ли вы искренни, когда соглашались с моей критикой?» На этот провокационный вопрос я отвечал вопросом: «Какова вероятность искренности?», или, как мой коллега Фрэд Шерман из Сан–Диего: «Разве это имеет значение?» Такой вопрос мог возникнуть у студента, который очень «прикован» к логике и искусственным системам типа «правильно–неправильно», которыми обычно пользуются манипуляторы. Фрэд как–то заметил, что человек, который задал такой вопрос, может чувствовать себя хорошо с ним как с учителем только в том случае, если «все искренне» или «все неискренне»; что–то среднее его не устраивает. Ему не нравится, когда для описания правды используют язык вероятности.