Трепанация

Священник замолчал, потому что появился доктор, который подошел к кровати, посмотрел на Ивана и молча вышел из палаты.

Иван лежал с закрытыми глазами и открыл их, лишь когда хирург вышел.

Отец Феодосий перекрестился и продолжил было читать, но вошла сестра и, подойдя к священнику, наклонилась к его уху и что-то проговорила шепотом.

– Да, да, я понимаю, понимаю, – ответил батюшка, встал и направился к двери.

– Отец, отец, – позвал вдруг Иван. – Подойдите ко мне.

– Я думал, вы спите, – обернулся к нему священник, – и, признаться, немного зачитался.

– Нет, я слушал, внимательно.

Отец Феодосий приблизился к кровати.

Помолчали.

Затем он посмотрел на сестру; та, проявляя понимание, кивнула головой и вышла из палаты.

– Если даже сам Бог так иррационален, то что заставляет нас быть рациональными? Что удерживает нас в этом мире?

– Вот-вот, вы уловили суть, но рассуждаете как ученый человек. Вы не виноваты. Вас научили хорошо думать, и, к сожалению, вы перестали воспринимать мир сердцем. И теперь, когда оно болит, ваше рациональное мышление не может это объяснить, и вы страдаете еще больше. Но я отвечу на ваш вопрос. Люди живут, потому что имеют надежду, любовь и веру, конечно. И заметьте, с точки зрения вашей научной логики это абсолютно иррациональные чувства! Но они есть.

– Вы, наверное, счастливый человек, батюшка?

Отец Феодосий склонил перед ним в задумчивости голову.

– Ну что вы. Я все время в поиске, как многие обычные люди. У меня очень много вопросов. Может быть, даже слишком много. Если вы думаете, что я знаю больше вас и уже что-то нашел, то вы ошибаетесь. Знаете что? Представьте себе, что вы в горящем здании на последнем этаже, и выхода у вас нет. Или на тонущем корабле. И вы не один, а с вами десять или двадцать детей. Мальчиков и девочек. Лет девяти-десяти. И все они ужасно напуганы. Да и вам страшно, вы же живой человек. Согласитесь, что, кроме любви и надежды, у вас ничего для них нет. Из двух ваших сущностей, животной и человеческой, вы должны отдать предпочтение только одной из них. И я знаю, у вас доброе сердце, вы не оставите сирот без слов любви.

Он положил свою руку на руку Ивана, которая лежала поверх одеяла.

– Я буду молиться за вас. Будьте мужественны.

– Помолитесь и за мою семью, – тихо произнес Иван.

– Непременно, непременно. Храни вас Господь, – священник перекрестил его и пошел к двери.

– А чем закончилась та история про Иова?

– Мы поговорим еще об этом. Я здесь, – уже в дверях ответил отец.

– Отец… извините…

– Отец Феодосий.

– Отец Феодосий, спасибо вам. Мне стало лучше.

– Слава Богу, слава Богу.

И священник закрыл за собой дверь.

Дверь закрылась и в сознании Ивана. Он опять погрузился в себя, в то ужасное место, где случилась беда всей его жизни. Где любое воспоминание так или иначе было связано с этой прежней жизнью и не могло не вызывать боль.

Он был один, и боль была одна. В сущности, это было справедливое противостояние. Два достойных друг друга оппонента должны были либо отстоять себя, либо исчезнуть. И никакая сила, никакая третья воля не могли помешать или даже вмешаться в это состязание.

Иван понимал, что это не может продолжаться вечно. Он чувствовал, что нечто неведомое, совершенно ему неизвестное, – за него. Какая-то сила, могущественная и неощутимая, стоит на его стороне и с надеждой наблюдает за ним.

Он закрыл глаза, и ему представилось небо неопределенного цвета и бескрайнего в своей кажущейся пустоте, и там где-то, высоко, нечто огромное держит над ним свои ладони, и почти физически он ощущал исходящие от них силу, мудрость и покой.

– Иван Иванович, как вы себя чувствуете?

Он открыл глаза. Прислушался к своим ощущениям.

– Лучше.

– Вот и хорошо. Сейчас вы позавтракаете, а потом будем переселяться. Доктор разрешил перевести вас в обычную палату.

Коснувшись ресницы, перерождаясь,

Исчезла снежинка, в слезу превращаясь.

Холодная нежность на теплой щеке

С надеждой скользила, к земле возвращаясь.