Трепет

Федора можно было понять, ведь с самого прибытия в город он находился в плену чуть ли не восторженной ностальгии, от которой отскакивали пластиковыми пульками не самые приятные физические ощущения, а также гости из настоящего, мешавшие безупречно воссоздать в голове атмосферу сказочных нулевых. Однако у города и на этот раз отыскалось орудие, способное менее чем за час пробить накопленную годами эмоциональную броню. У третьего подъезда старого нового дома не было знакомых да и не знакомых Федору людей. Старая лавочка без спинки, две поколотые ступеньки и палисадник сорняков. К оградке палисадника простеньким велосипедным замком прикован потертый, но все еще пугающе черный скутер Саньки Игнатьева. Федор узнал его, потому что он только что его вспоминал. Или, может быть, наоборот.

2.

Федор захлопнул входную дверь и решил больше никогда никуда не выходить. Голова стала ватная – этим материалом он решил наскоро заполнить череп, чтобы хмурые мысли не сочились по всему организму, парализуя конечности и расшатывая пульс. Не помогло. Пришлось сначала присесть и глубоко дышать, параллельно осматривая комнату, в которой за эти годы практически ничего не произошло. Подумать только, он уезжал отсюда, когда вышла тринадцатая фифа. Когда телефоном еще не оплачивали покупки в продуктовом и машины еще не брали на прокат. А в комнате ничего не произошло. Даже в тумбе под телевизором по-прежнему его и дедовы VHS. Вперемешку с дисками, которые вроде бы тоже теперь архаизм. Федор высыпал кассеты и залип. Попробовал соотнести персонажей Черепашек с героями Бригады. Затем наскоро запихал кассеты обратно и пошел на кухню хотя бы заварить себе чай. В холодильнике ждала разумная пустота – он бы точно расстроился, если бы пришлось выскребать оттуда страшные запахи, наподобие тех, что источал их общажный рефрижератор в том самом августе, когда Федор бросил здесь тринадцатую фифу с недоигранной карьерой за Боруссию. Позже можно будет выйти за едой в Магнит, плесенью прилавков просочившийся между колоннами бывшего дома культуры. В интернетах от этого шалели, друзья скидывали одинаковые посты с фотографиями и остротами, а Федор обычно пожимал плечами и нехотя отшучивался, мол, какая культура, такой у нее и дом. Культура без определенного места жительства.

Обдуваясь крепким чаем без сладкого с перерывами на экскурсии по комнатам, Федор шевелил собою весь день, до тех пор, пока не стемнело, но все-таки никуда не двигался. Город обменял скутер у подъезда на сумерки, Федор попытался вздохнуть с облегчением, но получилось наигранно – Санька все равно может материализоваться, где угодно и когда, да и не в нем одном крылась причина одолевшей Федора апатии. Быть может, Санька его даже не узнает. А вот узнает ли сам Федор город, который, как говорится, до слез? Утренняя уверенность подтаяла, выставив напоказ неумолимое скольжение времени. По крайней мере дома все, как всегда, и этого локального счастья хватит на сегодняшний день.

В какой-то момент у Федора раззуделся живот, но он уже давно выучил, что в подобной ситуации можно просто провалиться поспать, причем сон на обессилевший и изголодавшийся организм обычно ловится сочный и интригующий. Такой он и посмотрел, и, когда проснулся, долго еще лежал, с трудом соображая, где у него, в конце концов, грезы, а где реальность, и обязательно ли все должно быть именно так, а не наоборот. Пресловутое время потихоньку потрескивало в направлении к двум, и Федор встал только для того, чтобы раздеться и скинуть все мягкие игрушки с дивана, на котором он спал. Уже лежа под пледом, он пощелкал телевизор, обедневший на неоплаченные пакеты кабельного, и самостоятельно транслировал на экран несколько воспоминаний о том, как примерно в это же время он тайком включал всякие каналы и смотрел всякое такое. Спустя пятнадцать минут Федор запихнул купленный за часовую остановку в облцентре смартфон под середину подушки, снова укутался в плед, повернулся лицом к стене и, что-то пошептав о сохранности и спасении, отправился искать еще один лакомый симулякр собственного бытия.

3.

Рано или поздно приходится ерзать, а потом еще и просыпаться насовсем. Впрочем, в первое утро после возвращения, Федор даже не проматерился, после того как понял, что с ним произошло. Квартиру обрызгало солнцем, и вместе с прохладной водой из крана полился тупой оптимизм. Это лучше ржавчины, посвистывавшей накануне. Но, пожалуй, менее обоснованно.

Федор планировал вернуться к жизни, но не придумал, с чего начать. Рынок труда в городе практически совпадал с продовольственным, а у тех, кто не желал покупать-продавать или воровать, в последнее время закончились и заводы. Покряхтел и шлепнулся машиностроительный, потерялся во времени тракторный, продолжал распылять рыжую дичь, но при этом перестал впускать и по-человечески выпускать рабочих никелевый комбинат. Федору, казалось бы, нет дела, однако в сферах почище да поизвилистее ситуация обстояла еще хуже, потому что какой уж на этом безрыбье мог рассыпаться перламутр?