Трепет черных крыльев

Его больше не удивляло, что эта Анна, властная и вспыльчивая, была совершенно не похожа на ту, что пришла к нему с письмом, забитую клячу. Они отличались ровно настолько, насколько сам Зайцев теперь отличался от себя самого, тогдашнего сосунка. Теперь он совсем иначе умел читать людей и понимать — тех, кого прочел давным-давно. «И ни черта тогда в них не понял», — с легкой грустью подумал он, глядя сейчас в лепной потолок с орнаментом, что упирался в фанерную стенку.

Экая штука человеческая мысль, дивился он, как она возводит свои города, населяет земли, создает из облачка живых людей. Вот уже брак Брусиловых нарисовался перед ним, как будто он сам был их соседом, слушал вопли за стенкой. Вернее, в таких браках жертва обычно молчит во время экзекуции. «Эксцесса», как выразилась Анна. Пока однажды жертва не восстает на изверга. И тогда поколачиваемая мужем женщина от отчаяния хватается за нож. Сколько таких несчастных получило свой срок, сокрушенно подумал он. Несмотря на смягчающее «состояние аффекта» и малолетних детей.

А что в таких случаях сделал бы поколачиваемый муж?

Галлюцинация все не тускнела:

— И когда я увидела эту его так называемую любовницу… — с отвращением выговорил голос.

Зайцев сел на постели. Любовница!

Голос Анны теперь звучал фоном, как отдаленное шипение набегающих на берег волн. Не мешал думать.

Неопытный следак, он тогда все сделал по инструкции. Опросил сослуживцев Брусилова («исполнительный», «аккуратный»), соседей по лестничной площадке («интеллигентные люди, тихо живут, как же еще?»). Потолковал с названными Брусиловым знакомыми с Васильевского острова, у которых он в тот вечер засиделся в гостях, пока не развели мосты и вечер не превратился в ночь, когда утонула Анна Брусилова. Никто не знал ни о какой любовнице. Все дружно удивились самому предположению. Все энергично протестовали. Знакомые с Васильевского — особенно. Он и она. Особенно она. Зайцев изо всех сил принялся наводить память на резкость. Старался вспомнить лицо, ее ответы, как она держалась. Тщетно. Память буксовала, как будто с увеличивающего изображение колесика сорвало резьбу.

Он выругался. Чертов идиот! В голове наступила полная тишина. Даже голос Анны умолк.

А потом заговорил:

— Что же мне делать? Что?

В дивном сопрано дрожали слезы.

— Я не хочу умирать. Не сейчас, когда все так…

— Что так? Прекрасно? — разозлился Зайцев на самого себя — ведь и галлюцинация была им самим. — Что именно? Муж, который решил вас убить? К чертовой матери все бросайте. Его в первую очередь.

— Но…

— Неужели вам мало письма? Куда уж яснее!

— Какого письма?

Зайцев устал. Хотелось заткнуть галлюцинацию. Но она, как туман, стояла в голове. Он стиснул кулаками виски:

— Надоело.

— Какого письма?

Зажмурил глаза, открыл. Что еще помогает в таких случаях? Ущипнуть себя? Но он не спит. Зайцев понял, что никогда не стал бы баловаться наркотиками. Скучно: соль шутки уже давно понятна, а шутка все не прекращается.

— Какого письма? — требовал голос в голове.

— Посмотрите в вашей сумочке.

— В сумочке? — поразилась она.

— Дивный фасон. Отличный молескин. «Яйца любимого всегда со мной».

И одним рывком спустил ноги на холодный пол.

Сумочка!

Ее не нашли на теле. Ее не нашли рядом с телом.

Память тут же услужливо подсунула: Самойлов с багром, падают крупные холодные капли, ничего.

Анна Каренина не зря оказалась на роковой платформе вместе со своим ридикюлем. Что бы ни случилось, какое бы драматическое событие ни предстояло в жизни женщины, она не бросит сумочку.

Сумочку Брусиловой нашел потом водолаз далеко от берега. Ее не унесло течением — массивные «яйца любимого» сразу утянули ее на дно.

Голос Анны вздрогнул от гнева и ужаса — как голос оперной героини, которой поднесли отравленную чашу.

— Молескиновая сумочка? У меня? — загремела она. — Никогда не стала бы носить такую гадость. Это немыслимо! Вы сошли с ума… Ах нет, — гневалась она. — Это я сошла с ума. Довольно! Все это чушь. Я сразу должна была понять. С меня довольно.

Ничто так не разъяряет женщину, как справедливое предположение, что ее массивный браслет — из дутого золота, а сумочка — из чертовой кожи.

Молчание было окончательным.

Анна ушла навсегда.

Зайцев сразу это понял. Но все равно подождал несколько минут. Голос не вернулся. Зайцев вздохнул. Гипноз провинциального мага отпустил его. Очевидно, у него был свой срок действия, как у наркотика или водки.

Но мысли неслись вперед с прежней силой. Сумочка. Кто-то забросил ее туда. С отвращением, на которое не способен был мужчина. С чисто женским отвращением к уродине.

И сразу все остальные кусочки легли на место. Мокрая женщина, которую видел дворник. Конечно! Женщина, любовница. Не достаточно сильная, чтобы сбросить Анну Брусилову в воду. Они упали вместе. Боролись. Анне не повезло. Или она просто не умела плавать? Теперь ее об этом уже не спросишь. Даже и галлюцинацию.

А что бы она ответила?

Зайцев задумался. Порожденная его собственным мозгом, она не могла знать больше, чем знал он сам. Была ли у них тогда с Брусиловой речь об умении плавать? Он очень сомневался.