Трепет крыльев

Петрек уже больше не смеется, потому что у него рассеянный склероз. Жена вставляет ему в губы сигарету, из уголка рта течет слюна, он не может говорить, бормочет, стесняется нас, одноклассников. Я не знаю, жива ли наша биологичка. А вот учительница истории чувствует себя хорошо. Повторяю, чувствует себя хорошо. Кто-то видел ее — у нее платиновые волосы и мало морщин. Она учила нас трудным словам: «синкретические формы», «параллелизм событий» — особенно тех, времен Второй мировой войны.

Вторая мировая война была ее коньком. Мне казалось, иногда она даже жалела, что эта война уже закончилась.

Другие войны еще не закончились, а некоторые еще и не начинались.

Разве имеет значение, когда воюют черные. Или желтые. Или почти что черные. Или арабы.

Мне не за что воевать.

— По мне уж лучше араб, он, по крайней мере, не прикидывается человеком, — говорил мой образованный муж и смеялся от души.

А я делала вид, что улыбаюсь.

Он так и сыпал прописными истинами:

«Не следует злиться по пустякам».

«Не надо скрывать свои чувства».

«Нельзя прятаться от мира».

«Не стоит огорчаться».

«Нужно жить сегодняшним днем».

Поэтому никогда не откладывал побои на потом.

На завтра.

Завтра ведь может и не наступить.

Но все это началось позже.

А пока что я не замечала, что мир меняется, уменьшается, съеживается. Пока что я знала, что муж любит меня. А если любишь, не хочется расставаться, правда?

Мне предстоял чудесный вечер: Иоася достала два билета на спектакль Люпы^[5].

— Ханя, давай сходим вместе, а потом поболтаем вволю! Я знаю одну отличную кафешку за Большим театром… Мне столько нужно тебе рассказать, мы так давно не виделись… Я так рада! Ты сможешь?

— Ясное дело, смогу!

— Вы идете одни?

Я еще не слышу в этом вопросе ничего подозрительного.

— Представляешь, она помнит, что я хотела это увидеть! Спектакль идет только два раза в месяц, это просто чудо, что ей удалось достать билеты, ждать приходится месяцами!

Я прыгаю от радости, открываю шкаф. Надену это черное платье и красную шаль… Или нет, это черное, а шаль коричневую, черное с коричневым — благородное сочетание.

— Я думал, ты проведешь этот вечер со мной.

Моя рука, потянувшаяся за вешалкой, опускается.

— Я тоже, но она позвонила в последний момент…

— Конечно, поступай, как знаешь.

Он становится грустным, смотрит на меня с укором. Я подхожу к нему, прижимаюсь. Он такой чудесный — добрый, умный, ласковый…

— Знаешь, мы три года мечтали это посмотреть, — делюсь своей радостью я, и зря: он отстраняется, отворачивается от меня и садится в кресло. Голова опущена, плечи поникли.

— Не сердись, дорогой! Конечно, я предпочла бы пойти с тобой. — Это невинная ложь, на самом деле я рада, что иду с Иоанной: у нас совсем нет времени друг для друга, столько всего произошло, мне хочется с ней поделиться, рассказать о своей новой жизни… Когда-то Иоася была в курсе всех моих дел, а теперь ничего обо мне не знает, и мы поболтаем вволю. — Разве это не замечательно, что она обо мне помнит?

— Я тоже о тебе помню. — Его голос становится жестче, но ведь я говорю не о нем, а об Иоанне, о своей подруге, которая знает меня уже много лет. Я примеряю красную шаль и улыбаюсь:

— Как тебе эта?

— Не знаю.

Он сидит, повесив голову, а я примеряю туфли. Небольшой каблучок сразу придает элегантности моему черному платью. Я легонько провожу блеском по губам. Коричневая шаль будет лучше, изысканнее.

— Она для тебя важнее, чем я.

Я вижу в зеркало его лицо, печальное лицо отвергнутого мужчины: он стоит у меня за спиной, в зеркале мы отражаемся вместе. А что — мы красивая пара!

— Ну зачем ты так говоришь! — Я смотрю ему в глаза, в зеркале.

— Я думал, что мы выпьем немного, послушаем приятную музыку. — Он протягивает руку, поправляет на мне шаль, она сползла с правой стороны, и я ощущаю его прикосновение. — Я бы хотел проводить с тобой больше времени и все для этою делаю. Но если одного меня тебе недостаточно, если все-таки она для тебя важнее… — повторяет он, словно я не услышала этого в первый раз, — иди уж, если так хочешь…

Я не хотела.

Или вот другой день. Он уже идет на убыль, погружается в сумерки. Я держу в руках куртку, вернусь через два часа, Иоася уговорила меня заниматься спортом, по вторникам и четвергам. Всего восемьдесят злотых в месяц, а ей после родов нужно восстановить форму, да и мне подвигаться не мешало бы. Итак, спортивный костюм лежит в сумке, осталось только надеть куртку и выйти.

Он говорит мне вслед:

— Что там за неотложные дела дезорганизуют нам жизнь?

Я мнусь в дверях. Это же всего два часа, ведь я не навсегда ухожу! Меня не будет всего два часа!

— Жаль, что ты ко мне так относишься.

— Я? Я ведь для тебя стараюсь! Хочу быть красивее, привлекательнее… Люди иногда выходят из дома, а не сидят все время вдвоем, держась за руки…

— …Если перестают любить, — заканчивает фразу он, и я понимаю, что куртку надо повесить обратно, а спортивный костюм спрятать в шкаф в спальне, на место.

Так я перестала встречаться с Иоасей, знакомыми, друзьями.

Я даже не заметила этого. Процесс протекал постепенно. Неуловимо.