Трепет намерения

Она чуть слышно всхлипнула во сне. Больше так — спиной к Кларе — продолжаться не может. Он повернулся и обнял ее, старательно избегая тех частей тела, где она могла предстать отнюдь не дочерью. И снова спящее тело откликнулось: она повернулась к Хильеру лицом, которое в конце концов упрятала ему под мышку, согревая легким дыханием его обнаженную грудь. Теперь он мог заснуть. Но спалось беспокойно. То его будил шум моря (такого еще не было), доносившийся сквозь приоткрытый иллюминатор, то какая-то жертва бессоницы принималась бродить по палубе и с кашлем раскуривать предутреннюю сигарету. Вот и Рист заглянул в каюту. Включил светильник у изголовья и, покачивая глазом, свисающим из пустой глазницы на гибком черенке, проговорил:

— Я от вас, сэр, в восторге, в самом что ни на есть восторге. Сэр, в котором часу прикажете утреннюю смерть?

Хильер жестом прогнал Риста (вместе со светильником), но тут на другую койку запрыгнул Корнпит-Феррерз, правда, какой-то совсем миниатюрный, и, взявшись за лацканы, как принято у парламентских старожилов, обратился к членам палаты общин:

— Мой достопочтенный друг красноречиво говорил о долге по отношению к стране в целом, но с точки зрения правительств долг состоит в первую очередь не в осуществлении правления, а в существовании как таковом (Правильно! Правильно!), причем рассматривать его при этом следует не совокупно, а (с галереи для публики донеслось: «Прелюбодей!», и кричавшего выпроводили из зала) индивидуально. Мы можем пасть, даже будучи вместе, как же можно позволить себе разобщенность!

Хильер понял, что находится в палате общин, где поджидает члена парламента от своего округа, чтобы пожаловаться на тех, кто вместо премии уготовил ему смерть. На полу он обнаружил затейливую византийскую криптограмму. Расшифровав ее, он прочел: «Нравственность превыше всего», «Любовь и верность — Отчизне», «Преданность». Затем буквы снова смешались, и ничего больше разобрать не удалось. Вместо члена парламента Хильер увидел своего шефа и коллег — RF, VT, JBW, LJ. Возгласы возмущения. Под грохот салюта спикер заковылял к своему месту. Впереди него вышагивал булавоносец, позади плелся капеллан. «Я апеллирую к „прародительнице парламентов!“— воскликнул Хильер, „Приятель, здесь тебе не Апелляционный суд“,—сказал ему полицейский в фуражке с кокардой в виде опускной решетки. Хильера попросили вести себя прилично и относиться с уважением к серьезной законотворческой деятельности, тем более что вот-вот должно начаться обсуждение. В Хильера всаживали пулю за пулей, и иностранные туристы, игнорируя запреты, фотографировали его бьющееся, извивающееся тело. Он очнулся и увидел, что Клара пытается его успокоить. „Наверное, что-то приснилось“, — сказала она, отирая рукой пот с его лба. Руку она вытирала о верхнюю простыню. Море успокоилось. Стояло раннее, туманное утро. Член парламента… Что там по поводу члена…? В движениях рук, поглаживавших его тело, девичье любопытство мешалось с материнской нежностью. Видимо, она проснулась от его метаний. Рука ее пробиралась все ниже и ниже. Он остановил ее и подумал: „Мог ли я вообразить, мог ли когда-нибудь подумать, что стану ей мешать?“ Но рука, та самая, что переворачивала бесстрастные страницы стольких секс-книжек, проявляла настойчивую заинтересованность. То, чего она коснулась, было теплым, гладким, скорее игрушкой, чем рвущимся вперед монстром. „Нет, — сказал он, — не то. Там есть кое-что другое“. Огромный потогонный агрегат фаллического секса не интересовало, что сейчас не время и что это за девушка. Он осторожно показал ей Он давал, не требуя ничего взамен. Хильеру чудилось, что чьи-то возмущенные лица с потолка шепчут: „Некрофилия“, но с помощью собственной нежности он от них быстро избавился. Устлать ласками ее вхождение в мир избавления и восторга, упредить какого-нибудь хама, циника или эгоиста, способного все безнадежно испортить, — это ли не благодарная миссия для почти что отца? То, что он делал, было актом любви.