– Дрогнет? – нахмурился Игнис. – Трудно сказать. Если только память о моем прошлом, о моей семье обожжет меня в тот же миг. Во всяком случае, я не вспоминал Регину в последние годы. Да и раньше, когда был увлечен ею, у меня не было причин сходить по ней с ума. Ведь я, считай, даже толком не поговорил с нею ни разу. Не прикоснулся к ней даже пальцем. Ты ревнуешь? Неужели ревнуешь?
Он приблизился к спутнице, обнял ее и на ходу поцеловал Ирис в губы. И почувствовал ее слезы на языке.
– Это все? – спросил он, не отстраняясь.
– Опасность. – Она прошептала чуть слышно.
– Когда ее не было? – спросил Игнис.
– Такой ощутимой она не была никогда, – ответила Ирис.
– Значит, будем еще осторожнее, – пообещал жене Игнис.
…Шесть лет назад, когда он и Ирис вышли из пределов Светлой Пустоши, как будто ничего не изменилось ни в нем, ни в ней. Разве только незаметно для самих себя они стали если не одним целым, то уж сроднились ближе, чем сроднились бы, если бы вышли из одного лона и провели каждый прожитый день рядом друг с другом. Ирис не стала хуже выпускать стрелы, ее рука не потеряла твердость, но кроме твердости в руках появилось что-то и в ее глазах. Не твердость. Тревога. И когда Игнис спросил ее о причине этого, она ответила не сразу. Долго молчала. Молчала, когда устраивала вместе со спутником лошадей на неприметном, окраинном постоялом дворе Эбаббара, молчала, когда сидела за столом, молчала, когда стелила постель в снятой комнатушке на втором этаже. Потом наконец произнесла:
– Странное ощущение. Чувство, которого я никогда не испытывала. Словно котел с водой повешен над очагом, и я вижу, как пузырьки отрываются от его стен. Вода вот-вот закипит. Что-то откроется. Начнется. Случится. Неизвестно, что. Но случится. Я уверена.
Игнис выслушал Ирис, сдвинув брови, но не позволил себе даже тени улыбки. Тут же начал затягивать распущенную завязь на рубахе.
– Ты что? – не поняла Ирис.
– Сколько раз ты спасала меня там? – Он мотнул головой в сторону Светлой Пустоши, которая лежала всего лишь в десятках лиг от окраины Эбаббара. – Или ты думаешь, что осторожность, опаску и внимательность можно снять с себя, как снимают одежду? Не думаю, что мы можем позволить себе такую роскошь. Одну ночь можно поспать и одетым.
Опасения Ирис оправдались в полночь. За дверью раздались тихие шаги, затем в дверной щели блеснуло лезвие узкого ножа. Звякнул накидной крючок, и дверь открылась. С минуту неизвестные выжидали, затем из коридорной тьмы в темноту комнаты ввалились черные тени и поспешили пронзить ножами прикрытые одеялами тюфяки. Только после этого из дальнего угла комнаты полетели стрелы.
– И что же мы теперь будем делать? – с дрожью проговорила Ирис, когда Игнис зажег лампу и обнаружил, что среди нападавших были и хозяин постоялого двора, и его сын, и двое дюжих работников.
– Ничего, – пожал плечами Игнис, бросая на пол одеяло, чтобы кровь не просочилась сквозь доски в зал. – Ничего особенного. Кажется, у этого трактирщика были собственные представления о гостеприимстве. К его несчастью, они не совпали с нашими. Поэтому делать мы ничего не будем. К сожалению, спать этой ночью нам тоже не придется. Но нам следует возблагодарить богов за твой дар и отправиться в ближайший храм, где ведется ночная служба, а после него в порт. Первой же баркой мы покинем Эбаббар. Куда бы она ни пошла. Хоть в Самсум, хоть в Туршу, хоть в Фиденту.
– Зачем же нам в храм? – удивилась Ирис. – Возблагодарить богов можно в любом месте. Лучше всего в собственной голове и сердце.
– Хочу присоединить тебя к роду Тотумов, – произнес Игнис. – Храм мне для этого, разумеется, не надобен, но нужный ярлык дадут только там. Надеюсь, ты не будешь очень уж упираться?
Она не упиралась. Ни тогда, ни после, когда оказалось, что судьба уготовила ей странствия и опасности. Ни даже тогда, когда Игнис привел ее в те края, в которых она хлебнула горя и в которых однажды утратила способность иметь детей. Как надеялась сама и как надеялся Игнис – на время. И вот теперь, через шесть лет, она была все еще рядом с Игнисом и снова чувствовала, как пузырьки отрываются от стенок котла. Опасность была близка и столь отчетлива, как никогда раньше.