Треть жизни мы спим

Друзья, его ровесники, вели за поводья ту простую и понятную судьбу, от которой он отказался, и нуждались хоть в какой-то цели, хоть какой-то отметке в календаре, о которой можно было бы думать, предвкушая ее. Уже давно, очень давно, пожалуй, с тех пор, как им исполнилось сорок пять, то есть вот как десять лет, все они ждали пенсию, до которой им теперь оставалось немного, и в разговоре то и дело приговаривали: вот еще на день приблизилась пенсия, вот еще на неделю ближе. А он хоть и нуждался в деньгах, но не хотел брать, да хотя бы просто из чувства собственного достоинства, которого у него было хоть отбавляй, те копейки, что с шестидесяти лет ему будут положены от государства, и, в отличие от остальных, не ждал благословенного дня, когда наконец сможет с чистой совестью не работать, ведь и так давно не ходил на службу, вот уже двадцать лет перебиваясь чем придется. Чтобы сводить концы с концами, он пускал во вторую комнату квартирантов, чаще на небольшой срок, посуточно, да и бывшая, не бедствовавшая с мужем политиком, подбрасывала ему деньжат, и таким образом ему худо-бедно удавалось не работать последние двадцать лет. Зато у него была определенная свобода, свобода не делать то, чего не хочется, не общаться с теми, кто не нравится, не вскакивать по звонку будильника и не отказывать себе в просмотре ночного фильма, не выслуживаться перед начальством, не переживать из-за дедлайнов или отчетов, преждевременно изнашивая сердечно-сосудистую систему, в общем, та свобода, к которой так или иначе многие стремятся, пытаясь заработать как можно больше денег и с каждым днем, наоборот, все больше удаляясь от этой свободы, или о которой хотя бы мечтают, откладывая ее до пенсии, на потом, но так никогда и не получают, потому что, как известно, старому рабу не нужны оковы. Конечно, ему приходилось экономить, осторожно носить вещи, стараясь не изнашивать их раньше времени, ездить за продуктами на рынок в другой, более дешевый, район, ходить в недорогие, тесные кафе, заказывая маленькую чашку кофе, буквально на два глотка, не больше, только для того, чтобы посидеть за столиком у окна час-другой, выбирать тех женщин, которые не так уж хороши собой, зато не требуют ужина в ресторане, подарков и цветов, а остаются на ночь просто так, да еще и приходят со своим вином, отказывать себе в поездках на море, в которых он, впрочем, не так уж нуждался, ведь отпуск нужен тем, кто много трудится, а он не работал и не уставал. К тому же он не переносил жару и с ужасом вспоминал, как бывшая подарила ему на пятидесятилетие путевку во вьетнам, в грязный курортный городишко на побережье, где, страдая от двадцати восьми градусов в тени, он просидел две недели в номере с кондиционером, изредка спускаясь в нелегальный массажный салон для того, чтобы узкоглазенькая девчонка сделала ему минет, а во вьетнаме, в отличие от соседних стран, это вообще-то каралось тюрьмой, и даже ни разу не взглянул на океан. Вечерами он выходил на пробежку, делал несколько кругов по бульварам, но не для того, чтобы поддерживать форму, он и так отлично выглядел для своих лет, а чтобы ощутить напряжение в мышцах и лечь спать с тем расслабляющим чувством усталости, которое другие получают, побегав в течение рабочего дня по коридорам своего офиса и длинным переходам метро. И совершенно не думал о пенсии. Но сейчас вдруг подсчитал, что до шестидесятилетней отметки ему оставалось четыре года и семь месяцев, а он даже не знал, доживет ли до нее или нет, ведь врач что-то сказал про метастазы, которых пока не видно, но они, скорее всего, уже есть.