Третье дыхание

– …Через десять минут! – бросил трубку. Время пошло. По комнатам заметался, одежку хватая. Вот и силы пришли: через полгорода взялся промчаться за десять минут. Вот только на чем, интересно? На крыльях любви?

На бегу на батю наткнулся: прочно стоял, коридор загораживал.

– Слушай… – сморщился…

Ну?

– Ты обещал меня сегодня к зубному свести!

– М-м-м.. К зубному? Завтра – хорошо?

Сдвинул его, побежал. На самом деле я уже где-то в районе Лавры должен находиться! Батя обиделся. И так уже стонет душа: ничего хорошего нельзя сделать, не сделав плохого… додумать эту блистательную мысль некогда, не до мыслей сейчас.

Тяжело дыша, выскочил на улицу. Третье дыхание. Поглубже будет второго и даже – первого. И довольно еще энергичное… по сравнению с четвертым.

Так! – крутился на углу – троллейбусы, царственно-медленные, отметаем с ходу – на них я не скоро доберусь. Тачка! – руку взметнул. Не останавливаются. Не любят беды. А ты явно бедственно выглядишь: развязаны шнурки, рубаха свешивается до колен из-под куртки. Кому такой нужен? Люди нормально хотят жить – это понятно, а твоя ненормальность отпугивает. Хорошо хоть это просек. Семафоря одной рукой, другой рубаху запихивал – но мало свой облик улучшил, не останавливается никто.

Тормозить их надо властно, неторопливо – сразу останавливаются. Но не нажить мне уже эту стать.

– Эй! – Конь прямо на тротуаре, надо мной: бешеные глаза навыкате, из ноздрей пар. Сколько раз я возмущался ими, “бедным Евгением” себя чувствуя, на которого Медный всадник наезжает. Эти Медные задницы достали уже!

– Поедем, дядя? – нагло произнесла. Славная у них реклама: “или задавлю”.

– За десять минут за Лавру домчишь?

– Не фиг делать!

Лет шестнадцать – восемнадцать, наверно, ей – а уже бизнес собственный, под седлом. Лошадь, слегка дымящаяся, накрыта добротным

“чепраком”, по-нашему – одеялом. Ты вот прошляпил жизнь свою – а эти, может быть, все и возьмут.

– Прыгай! – выпростала ножку в кроссовке, освободила стремя.

Схватился за дугу седла, вознесся. Раскорячился, держась за седло, на широком теплом заду лошади.

– Геть! Геть! – амазонка звонко кричала. Я стыдливо молчал. Заняться ее воспитанием – потерять темп. Но – прямо наезжает на людей, те испуганно шарахаются. Мчит прямо по тротуару! А ты бы хотел – среди машин? И вообще, если бы не ехали с Бобом через Валдай, не видели бы там его амазонок – вряд ли и к этой бы сел. Но – с кем поведешься!

На шестьдесят третьем году приходится пересматривать свои этические и эстетические принципы – такая уж у нас динамичная жизнь. Ни думал ни гадал, что такой грязный бизнес буду поддерживать: лошадь подняла на скаку хвост, и сочные “конские яблоки” зашлепали. Уберу… потом?

– подумал вяло.

– Ну, куда? – обернулась она: взгляд почти такой же бешеный, как у коня.

Глянул: уже купола Лавры над нами!

– …В Бехтеревку мне!

– Так бы сразу и сказал… дядя!

Другой бы слез, наверное. Перешли на галоп.

Темные пошли места. Но зато – просторные. Гуляй-поле, вольная степь!

“Мы красные кава-леристы, и про нас…” Успели-таки!

– Тпр-р-р!

Успели. Только вот – к чему?

– Сколько я должен тебе? – уже из лужи к ней обернулся.

– А сколько совесть подскажет, – усмехнулась.

Совесть, оказывается, по-прежнему в цене!

Пошел через парк, почему-то медленно. Почти все уже “багровые сердца” слетели с веток, наделись на пики кустов. Образ этот подальше засунь – роман “из благородной жизни” вряд ли придется тебе писать.

Позвонил, вошел в тусклый коридор. Вот где твои герои. Бродят, как тени в аду. Твоя нынешняя “партия”.

– Вы мне звонили? – у фигуристой дежурной спросил.

– Попов? Вон ваша супруга.

– Где?

Похоже, я на скаку несколько идеализировал ее. Довольно холодно на меня глянула. Ясно. Когда скандал ее насчет “кражи” (и, видимо, связанных с этим надежд на покупку бутылки) не прошел, сразу же потеряла интерес к жизни, в том числе и ко мне. На фиг я ей, собственно, нужен, если ей самого главного не могу дать? В

“предательстве” моем сразу убедилась: видит, что я ничего не принес.

– Счас, – тоже довольно холодно ей сказал. Вспомнил свою безумную скачку. Не стоит этого она! Прошел в короткий “аппендикс”, где сидели доктора.

– Обычная алкогольная ломка, – даже не поворачиваясь, глядя в какую-то папку, Стас произнес.

– Но вы… что-то можете? – я пробормотал.

– Вот. Об этом мы и должны с вами поговорить! – с каким-то даже удовольствием произнес и даже от бумаг оторвался. – Дело в том, что сосуды, в том числе головные, довольно хрупкие у нее. Так что применение сильнодействующих средств – дело весьма серьезное. И – как бы вам помягче сказать… необратимое. То есть будет спокойная она… но несколько заторможенная.

– …Насовсем?

– А вы что-то другое предлагаете? Таких срывов, как сегодня у нее был, мы больше допускать не имеем права. Понимаете – она даже у нас… выделяется.

Это она может! Молодец! Она даже на многотысячном заводе выделялась.

– Но, – заговорил я, – есть слово такое… “душевнобольные”. Значит, душу надо врачевать. Словами, разговорами… общими приятными воспоминаниями… когда все было хорошо.