Третье лето Союза «Волшебные штаны»

Тибби довольно улыбнулась. Хорошо было сидеть с Кармен в молочном баре и чувствовать, как солнышко припекает спину. Дело в том, что Тибби безумно хотелось рассказать с самого начала, что бы заново все пережить.

— Хорошо. Итак, мой дом. Звонок в дверь. Катрина открывает дверь. На нем галстук и костюм — коротковатый в рукавах и, конечно, дешевый — но ему очень идет. И у него… — Тибби покраснела, чувствуя себя дурочкой, — в руках букет цветов. Кислотно-розовых гвоздик — знаешь, таких, которые только парни покупают, но все равно очень красивых. — Тибби замолчала и перевела дух, что бы успокоиться.

И тут где-то в глубине ее соломенной сумки зазвонил телефон. Тибби вынула его и увидела на экране мамин номер.

— Алло?

Ответа не было. Сначала она услышала какие-то голоса, а потом как мама разговаривает с кем-то. Странно.

— Алло?

— Тибби! — Мамин голос дрожал.

— Что с тобой?

Мама плакала.

— Мамочка, что не так? Что случилось? — Тибби похолодела.

— Милая, мы с папой… — Слезы мешали Элис говорить. Было слышно, как что-то кричит папа.

Тибби вскочила со стула:

— Мама, пожалуйста, скажи, что такое? Ты меня пугаешь.

Тибби начала нервно ходить вокруг стола, ее сердце бешено колотилось.

Впервые в жизни мама была в таком состоянии.

— Мы в больнице… С Катриной беда. — Элис снова расплакалась. — Она упала из окна.

Тибби окаменела, а ее сердце как будто сковало льдом.

— Как… она… сейчас?

— Она в сознании, она… — Мама немного успокоилась. — Это хороший признак.

— Можно мне прийти? — спросила Тибби.

— Нет. Пожалуйста, иди домой и присмотри за Ники.

— Хорошо. — Тибби заплакала. По щекам Кар мен тоже потекли слезы, хотя она толком не знала, что случилось.

Тибби мучительно хотела кое о чем спросить, чтобы проверить самые ужасные свои предположения. Но, тем не менее, дождалась, когда мама повесила трубку.

— Из какого окна? — спросила она вслух сама себя.

Был долгожданный перерыв, и Лена сидела на заднем дворе ресторана. В помещении было так же жарко, как и снаружи, и Лена умирала в своем толстом хлопковом переднике, запачканном кетчупом.

Как же она ненавидела эту работу! Ненавидела мерзкую еду, приготовленную из замороженных продуктов; зеленые столики, солонки; кривые кофейники, из которых она всегда проливала на себя кофе. Лена ненавидела искусственную иву посередине ресторана, главного менеджера Антониса, который упорно обращался к ней по-гречески.

Лена предпочла бы вечно сидеть во дворе — даже несмотря на то, что в ста метрах от нее находилась помойка, — лишь бы оставаться в блаженном одиночестве. Ее бесило, что все время приходится с кем-то говорить, улыбаться посетителям, приносить бесконечные заказы. Многие любят общаться с людьми и готовы делать это круглые сутки, но только не Лена Она вспоминала о своей тихой прошлогодней работе в бутике «Базиас» как о потерянном рае.

Это папа настоял на том, чтобы Лена устроилась в ресторан, и лично переговорил с главным менеджером. Он хотел, чтобы Лена продолжала семейную традицию.

Большую часть своей жизни Ленин папа находился в противостоянии с собственным отцом — Бапи. Он учился на адвоката вместо того, чтобы заняться ресторанным делом; изменил свое имя с Георгиос на Джордж; не вспоминал о своих греческих корнях и не хотел, чтобы девочки учили родной язык. Лене было грустно, потому что только после смерти дедушки папа стал таким, каким хотел его видеть Бапи.

— Ресторанный бизнес очень перспективен, — неоднократно повторял мистер Калигарис, желая тем самым подчеркнуть, что работа художника со всем не перспективна. — Хороший, честный бизнес, — говорил он, и Лена в этом не сомневалась. Хороший бизнес. Но не для нее. Интересно, папа хоть раз думал о том, какая она и чего хочет? О том, что она скорее умрет, чем продолжит славную традицию Калигарисов?

Прошло четыре дня после того случая в Художественной школе, и Лена безумно скучала. Она бы все вынесла: и эту дрянную работу, и ссоры с родителями, и постоянное нытье Валии, — если бы только могла вернуться в школу и рисовать.

Может, стоит пойти на какие-нибудь другие курсы: до сих пор проводился набор в группы дизайна и работы по металлу в школу с каким-то непонятным названием «Три ипостаси пола в живописи». Но Лена знала, что никогда не станет авангардным ультрасовременным художником. Она мечтала научиться рисовать людей так, как это делала Анник.

Лена пошла записываться в Художественную школу в апреле. В офис вела галерея, на стенах которой висели странные картины. Но Лена не стала их разглядывать. Она застыла у портрета молодой женщины, придерживающей волосы одной рукой. Портрет был столь прекрасен, так мастерски выполнен, что Лена почувствовала дрожь во всем теле. Картина источала величие и красоту, и Лена поняла: вот чего она хотела бы достичь в живописи.

Лена прочитала подпись под картиной и стала изучать фамилии преподавателей, указанные в рекламном проспекте. Вот, нашла: Анник Марчанд.

Лена смело зашла в приемную и записалась на курсы портретного мастерства, которые вела Анник.

За одну эту картину Лена полюбила Анник уже до знакомства с нею.